Леонида трудно застать в Москве — совсем недавно он «перелетел» из уссурийской тайги в Екатеринбург, затем вернулся в Москву, но уже через неделю улетел в Индонезию. Там побывал в гостях у каннибалов, которые живут в джунглях западной части острова Новая Гвинея — индонезийской провинции Ириан-Джая.
Оба столь отдаленных друг от друга маршрута — и дальневосточный, и новогвинейский — часть единого проекта «Семеро смелых», который предусматривает семь походов по следам знаменитых русских путешественников — Арсеньева, Пржевальского, Миклухо-Маклая, Булатовича, Беринга, Никитина. Последняя кругосветная экспедиция пройдет по маршруту последнего путешествия русского мореплавателя Оттона Коцебу. Всего же за свои тридцать шесть лет Круглов совершил более десятка многомесячных путешествий в труднодоступные места планеты, и из каждой экспедиции он привозит фильм. Леонид так привык к кочевой жизни, что даже его путь к православной вере прошел через джунгли юго-западной Эфиопии.
Встреча с неведомым
— Чтобы снять хороший фильм, надо провести на месте съемки не одну неделю и побывать там не один раз, — рассказывает Леонид. — Первая экспедиция в эфиопскую провинцию Кафа, на земли племени сурма, была самой трудной. Там живут люди, которые никогда не видели европейцев, на их территорию власть эфиопского правительства фактически не распространяется, из всех плодов цивилизации аборигены знакомы только с оружием — автоматами Калашникова, но одинаково легко пускают в ход и копья. Они воюют и между собой, и с эфиопской армией и полицией.
Сначала мы ехали вместе с напарником, но мне пришлось оставить его в последнем крупном населенном пункте — он заболел малярией. И я остался один. И большую часть пути — сначала верхом на муле, потом пешком — проделал только с проводниками-эфиопами. Были самые разные ситуации. Встречи с туземцами напоминали контакты с инопланетянами: они не похожи на нас не только внешне — двухметровые, совершенно голые негры с автоматами в руках — но, прежде всего, внутренне. У них логика другая.
Однажды просыпаюсь и вижу своего проводника (из соседнего племени) — он весь бледный и трясется от страха. Оказывается, он подслушал разговор старейшин с вождем: они сидели у костра рядом с хижиной, где мы ночевали и вполне серьезно обсуждали возможность нашего убийства и раздела нашего имущества. Просто так, не испытывая к нам никакой неприязни, как у нас говорят — «по приколу». Вот такие шутки в Африке...
Вдобавок с ними практически невозможно договориться. К примеру, мы очень долго общались с вождем племени, он разрешил мне остаться, и мне показалось, что все основные вопросы решены. Но выяснилось, что это не так. Оказалось, что вождь там не может самостоятельно принимать решения. Он, скорее, координатор, исполнитель групповой воли и все время находится под влиянием других людей. А у туземцев совершенно особые понятия. Если, например, я кому-то что-то подарил, то должен то же самое дать и другим общинникам — всем или хотя бы представителям данной социальной группы, скажем, авторитетным мужчинам, воинам.
В общем, все договоренности рассыпались в первый же день. Несколько раз мой караван разворачивали и под дулами автоматов Калашникова заводили в то село, в которое я вовсе не собирался. К счастью, выяснялось, что голые великаны с автоматами руководствовались добрыми намерениями — они хотели, чтобы я оказал медицинскую помощь больным, в основном, детям и раненым воинам. Логика была такая: «Раз вы были в той деревне, зайдите и в нашу». Я не врач, но лечил — с помощью обычной аптечки с недорогими лекарствами. Делал перевязки раненым. У детей там, в основном, пищевые расстройства, малярия или простудные заболевания, у воинов — колотые и резаные, реже огнестрельные ранения.
Это очень глухие места. Добираться до поселка, куда раз в неделю приходит грузовик из Аддис-Абебы, нужно более двух недель, и проводники из этого поселка говорили мне: «Мы полностью в руках местных жителей». К счастью, мы были не только в руках людей племени сурма, но и в руках Божьих.
Именно тогда я начал молиться. Читал «Отче наш» — единственную молитву, которую знал в то время. А вернувшись в Москву, пошел в храм Святой Троицы на Воробьевых горах и крестился. И мне сейчас кажется, что я просто не мог не прийти к Церкви. Иначе я бы умер — и все.
— А почему именно Православие? Потому что Вы — русский?
— Да, мне повезло: я родился в России, я русский, и поэтому первой традицией, которая меня заинтересовала, было Православие. К тому же, в наши храмы меня тянуло с детства. В студенческие годы я часто волонтером работал на восстановлении храмов — мы там мусор убирали. Но когда я в джунглях шел к Богу, я ни о чем таком не думал — я просто шел.
— Вы стали, что называется, воцерковленным человеком?
— Увы, скорее нет. Воцерковленным человеком, а тем более постником и молитвенником меня назвать нельзя. И духовного отца у меня нет — я исповедуюсь у любого иеромонаха из Донского монастыря (живу рядом). Либо хожу в храм cв. Антипы на Волхонке, к священнику Дмитрию Рощину.
— Но если к Православию Вас тянуло с юности, что мешало Вам прийти в Церковь раньше?
— Житейская суета... В путешествиях, знаете ли, грешить очень трудно, это своего рода аскеза. И чем труднее экспедиция, тем больше собранности от тебя требуется, чтобы все-таки сделать дело. А вот когда возвращаешься в город... Самая большая душевная тяжесть наступает у любого путешественника в тот момент, когда он возвращается назад. Здесь ты теряешь все внешние скрепы и очень легко пасть. Внутри просто каша — и вокруг тоже: реклама, шум, муть, ненужное общение... Сейчас у меня появилась внутренняя опора. И я стараюсь, вернувшись в Москву, сразу же зайти в храм.
— А повлияло ли Ваше обращение на Ваше творчество?
— Да. Мой фильм, который мне особенно дорог, посвящен одному из величайших чудес христианского мира — схождению Благодатного огня в храме Гроба Господня в Иерусалиме. Мне было 33 года, когда я там оказался накануне Пасхи. Это был 2003 год, было очень мало паломников, потому что в Палестине в очередной раз была очень напряженная обстановка. Возле Храма я увидел человека восточной внешности, мы познакомились — оказалось, что это хранитель ключей Ваджих Нусейбе. Он стал моим проводником: все показал, обо всем рассказал, а потом привел меня ко входу в кувуклию и поставил там. Я отстоял всю службу и снял все, что смог увидеть. Естественно, в самой кувуклии я не был — двери были запечатаны, когда иерусалимский патриарх молился о Святом огне.
В ближайшее время я собираюсь делать фильм об истории раннего христианства — буду снимать в Палестине, в Европе, Африке, Египте, Иране, Индии. Съемки понемногу уже начал, но пока все на стадии концепции и отдельных материалов. Мне хочется сделать что-то очень простое — скажем, закадровым текстом будет одно из Евангелий, ну, может, еще синхроны исследователей или священнослужителей.
Дикая вера
— Религиозность первобытных людей близка к христианской?
— Да, мне кажется, первобытное и по-настоящему религиозное сознание очень близки. У многих первобытных племен, в частности, у диких лесных папуасов, которые до меня не видели живых европейцев, и у эфиопского племени сурма есть знание о Едином Боге. У сурма есть даже короткая молитва: «Благодарим тебя, Бог Единый». Вообще, я часто встречал людей, живущих в джунглях, которые в моем понимании были верующими. Готов это утверждать, хотя языковой барьер четкому изложению религиозных концепций, конечно, мешает.
— А как же Вы с ними общались?
— В наших экспедициях всегда есть генеральный проводник, он владеет английским языком. В Новой Гвинее мы брали человека с побережья, он знал один-два папуасских языка. Дальше мы, как правило, набираем местных жителей. В Новой Гвинее проводников у нас было около пятнадцати. Дело в том, что там сильно изрезанный рельеф, и в каждой долине свой язык, диалектов сто пятьдесят примерно — и часто соседи друг друга не понимают.
— Но как их «религиозность» сочетается с дикой логикой и дикими обычаями? Тем же каннибализмом, например?
— Каннибализм для папуасов (сурма людей не едят) — исключительно акт мести или устрашения, напрямую с религией не связанный. Поводом может быть что угодно: например, древняя вражда между деревнями или ситуация, когда мужчины одной деревни украли в другой женщину. Конфликт вообще мог начаться несколько столетий назад из-за пустяка, скажем, из-за кражи какой-нибудь свиньи. Но главное — мне рассказывали об актах каннибализма безо всякого смакования. К примеру, вождь той деревни племени короваев, в которой мы были, рассказал мне, что в его жизни было четыре таких случая. И упомянул об очистительных обрядах после употребления человечины. В общем, папуасы едят людей не ради лакомства или из-за нехватки еды, и хорошо понимают, что это — зло.
Но миссионеров, живущих по соседству, короваи-бату и комбаи пока не ели — они их просто не подпускают к себе ближе расстояния полета стрелы или копья. Голландские проповедники, с которыми мы беседовали в последнем крупном населенном пункте на нашем пути, категорически не советовали нам туда ходить: «Мы работаем на краю этого зеленого мира уже двадцать лет, и пока ни один человек не стал христианином. Они не принимают чужаков». Туземцы убеждены, что под видом белых людей, носящих одежду, скрывается злой дух, который разрушит их мир.
— Как же Вы к ним все-таки попали?
— Привыкание друг к другу было очень долгим... Первая встреча с по-настоящему дикими папуасами на всю жизнь запомнилась. Мы много дней шли через джунгли. На подходе к землям комбаев — людей, живущих на деревьях — проводниками были представители соседнего племени, асматы. Как все будет и что нас ждет, они сами не знали. Да и объяснить никто ничего все равно не смог бы — там ведь у людей своя логика, первобытная. Но где-то за сутки начали перекликаться с встречающей нас «группой товарищей»: издавали протяжные птичьи крики. Потом крики стихли — мы явно приближались друг к другу. Так получилось, что я шел первым. Отодвинул ветку — и увидел совершенно голого человека: в одной руке лук, другая рука нервно сжимает и разжимает копье. И еще я заметил, что его ноздри раздуваются, как у гончей собаки, а глаза на меня не смотрят. И вообще взгляд у него рассеянный, блуждающий, немного безумный. До этого я таких персонажей не встречал.
Потом были многодневные переговоры где-то за километр от деревни — только с мужчинами. Только во время второй экспедиции нас впустили в деревню. Первый раз мы провели там две недели, а во второй около месяца — были в деревне, вместе охотились, нам даже разрешили общаться с местными женщинами. Это большая удача. Фильм назвали «Люди леса». С нашей точки зрения — это самые интересные племена острова. Они живут в самом центре Новой Гвинеи. Туда нужно идти много дней через мангровые заросли, где деревья растут, погруженные на полтора-два метра в болото.
Выглядят комбаи очень странно — голые, косматые, с палочками в носу. Они строят дома на тридцатиметровой высоте, лестницей для входа в дом служит тонкая жердочка с зарубками. Отношения с ними были очень непростыми. Самым трудным было завоевать расположение колдуна племени по имени Барнабас — «Убивающий крокодилов». Он имеет неограниченную власть над умами и душами людей своего племени. Его авторитет здесь беспределен. Нам рассказывали, что за какую-то провинность год назад он приказал одному из членов племени умереть. Тот перестал есть, сник и через пять дней был мертв... Но в дома нас так и не пустили. А ведь именно там, на высоте, хранится самое ценное, что у них есть, — черепа врагов и священные камни. Чтобы снять эти уникальные кадры, нам приходилось использовать альпинистское снаряжение. Мы часами поочередно висели на тридцатиметровой высоте и снимали местный быт. Часто ноги отекали так, что невозможно было ходить. Жители деревни так и не смогли понять, что мы делаем так долго в кронах деревьев — ведь мы не охотились и не собирали плоды...
Все-таки мне удалось проложить дорогу к «людям леса» для голландских миссионеров. Скоро они пойдут по нашим следам.
— А самому не случалось проповедовать диким людям Евангелие?
— Проповедника там из меня не вышло — из-за языкового барьера. Но разговоров о Боге было много, особенно с туземцами в Новой Гвинее и в Африке, где климат заставляет снимать верхнюю одежду во время работы. Я же всегда на шее крестик ношу, и меня постоянно спрашивали — и негры, и папуасы — что это, мол, за амулет (сам я такие разговоры не начинал). Ну, и какие-то самые простые вещи — о Едином Боге, о Спасителе — я им рассказывал. Меня всегда внимательно слушали. После таких разговоров моему проводнику и переводчику из папуасского племени дани приснился сон, что я принес папуасам новую религию. В этом сне я гнался за ним и другими сопровождавшими меня аборигенами на крыльях, потом схватил их и унес на огромное дерево.
Обыкновенное чудо
— В путешествиях с Вами случались чудеса?
— С миром чудесного я первый раз встретился давно, еще до крещения — в 1994 году. Мы снимали на Кубе фильм, он так и называется — «Неизвестная Куба». Нашими героями были и местные колдуны-сантеро, и местный художник, и глава кубинского комсомола, и антрополог, и даже чемпион по прыжкам в высоту Хавьер Сотомайор. На Кубе сильно распространено вуду, никакая революция с этим не покончила. Там проводятся массовые вудуистские радения — сантерии. Торжества, случаи одержимости, жертвоприношения, явления богов (их называют лоа)... Лучше, конечно, посмотреть фильм. Так вот, я спросил у одного сантеро: «Что меня ждет?». Колдун покачал головой и сообщил через переводчика: «Могут быть проблемы со здоровьем». Мы с оператором получили по амулету. Оператор посмеялся и выбросил подарок. А во время одной из следующих экспедиций подхватил тяжелую форму малярии, и ему теперь нельзя ездить в тропики.
— Неужели Вы, христианин, верите в помощь языческого амулета?
— Но тогда ни я, ни этот оператор крещеными людьми не были. Кроме того, я тоже свой амулет потом в экспедицию не брал — я просто напрочь забыл о словах сантеро. А оператор, видимо, не забыл, и отнесся к словам колдуна не так легкомысленно, как говорил. К тому же, насколько я понимаю, и маги, и бесы могут в определенных пределах предвидеть будущее... В реальности духов зла я убежден. Поэтому, когда в конце 90-х в королевстве Мустанг, входящем в состав Непала, мне удалось снять самый главный ритуал, который проводится раз в год — обряд изгнания злых духов — я потом уничтожил эту пленку.
— Вы продолжаете общаться с колдунами и шаманами?
— Я не участник ритуалов, я исследователь. Да, я делал много фильмов о шаманах — в Туве, на Кубе, в Тибете и Непале, изучал это явление. Вот и во время последней экспедиции, на Дальнем Востоке, я общался с нанайским шаманом Василием Дункаем, снимал его камлание. По моим наблюдениям, для всех шаманских семей характерна постепенно прогрессирующая деградация — признаки вырождения накапливаются из поколения в поколение. Например, я делал фильм о шаманской династии Нгантусо (по паспортам они — Костёркины) на Таймыре. Российская Академия наук наблюдает за этим родом еще с 20-х годов прошлого века. По архивным материалам можно проследить, какие это были мощные люди — могли человека найти в тайге на расстоянии, лечили почти от всех болезней. А потомки выглядят очень жалко — прежних способностей уже нет, все алкоголики.
О плавающих и путешествующих
— А Ваши путешествия — это не попытка сбежать от самого себя?
— Раньше я сам задавал себе этот вопрос. Сейчас я все больше убеждаюсь, что раз я путешествую и снимаю фильмы не только для себя, раз это кто-то увидит, то в этом есть Промысел. Я ведь в путешественники не рвался — так жизнь сложилась.
— Скажите еще нужда заставила.
— Профессия заставила. А профессию я, можно сказать, унаследовал. Семья у меня телевизионная, папа и мама работали на советском ТВ, так что устроиться проблемы не было, как не было и вопроса выбора профессии. И после армии я начал работать на российском телевидении в программе «Пилигрим» — аналоге «Клуба путешественников». Был поначалу «помощником младшего дворника», потом — корреспондентом. Это были 1988 — 1989 годы, все только начиналось, было немало возможностей для роста и развития, и я довольно быстро стал журналистом, потом режиссером, стал делать свои собственные вылазки. Два или три года подряд мы много снимали по всему миру. Ездил в первые командировки как корреспондент и иногда брал в руки фотоаппарат. Тогда наша страна еще только открывалась, это были первые поездки. Теперь это — обычные туристические маршруты: Шри-Ланка, Таиланд, Мальдивы, Бразилия. Но я очень быстро понял, что все эти «экзотические» места очень похожи. И тут знакомый предложил поехать снимать фильм в Новую Гвинею... Этот остров тогда, в 1993 году, еще не был изучен даже в той его части, где сейчас есть туристические маршруты. А центр острова до сих пор малоисследован — особенно его индонезийская часть, провинция Ириан-Джая. Тем, кто туда отправляется, приходится оставлять в департаменте полиции провинции так называемый «отказ от жизни» — расписку в том, что турист предупрежден об опасности путешествия и в тех краях за его жизнь, кроме него самого, никто не отвечает.
— А как же «не искушай Господа Бога твоего»?
— Я специально не ищу приключений, стараюсь по возможности избегать опасных ситуаций. А съемка фильма и сбор материалов для исследования — моя работа. Я считаю путешествия именно призванием — не то чтобы я на эту дорогу особенно рвался, меня, что называется, Бог привел. И не думаю, что было бы лучше, в том числе и для моей души, если бы я сидел в городе.
— Что помогает нормально работать в сложных условиях?
— Ну, молитва, и особое состояние, которое пришло ко мне с опытом. Состояние отрешенности. Я бы не стал называть его трансом — никаких изменений в сознании не происходит. Позже узнал, что в восточных единоборствах есть нечто похожее, называется это «состоянием спокойной воды». Мне для входа в это состояние не требуется каких-то техник. Главное — сконцентрироваться на теплом ровном ощущении, когда ты не закрыт от внешнего мира, а воспринимаешь все адекватно, без аффекта.
Есть и еще одно состояние, пережитое мною во время крещения и позже, в Донском монастыре, которое очень сложно описать... Это ощущение явного присутствия Божия. И я его запомнил.
Схожее, но иное ощущение присутствия Бога и Его защиты дают открытые пространства. Ощущение шара вокруг меня или защитного купола над головой появлялось у меня не раз — в тайге, в джунглях, в открытом море, когда я стоял ночью за штурвалом яхты... И я надеюсь, что Бог меня не оставит.
Фото из архива Леонида Круглова
На заставке Экспедиция «Русская Африка» в Эфиопию по следам А. К. Булатовича. Озеро Рудольф. Берега этого большого озера и в наши дни остаются непроходимыми
