За последние пятнадцать лет в России появилось более семисот монастырей и их подворий. Такого стремительного роста иноческих обителей не было со времен крещения Руси.
Почему сегодня тысячи наших современников уходят из мира? Что находят они за монастырскими стенами?
Изгнание черта
Мне пришлось побывать в нескольких монастырях. Но одна поездка запомнилась больше всего. В Свято-Никольский женский монастырь в далеком таежном поселке Могочин. Эта сибирская глухомань имеет печальную славу. Даже местные говорят: Бог создал рай, а черт — наш Нарымский край. Но времена меняются. Сейчас здесь главная достопримечательность — женская обитель.
Величественная, из камня и монолитного бетона, среди приземистой могочинской застройки. Настоящий Кремль…
Отец Иоанн и матушка Ирина с горсткой подвижников первые работы начали в 1989 году. Все здесь до сих пор делается исключительно на пожертвования и с Божьей помощью. Два раза все уничтожал пожар, даже церковь сгорела. Построили новую, еще лучше. И убеждены, что на Волоке им удастся возвести мужской монастырь.
А между тем сам поселок еле дышит. Лесозавод, на котором он раньше держался, растащили, ценный лес вырубили километров на семьдесят вокруг, новый вырастет лет через сто.
Единственное бурно развивающееся «предприятие» в поселке — монастырь. Его община насчитывает уже более шестисот человек. Причем, едут в обитель отовсюду: из Израиля, Польши, Молдовы… Но большинство — сибиряки.
Матушка Иоанна здесь с самого основания. Все, что имела в миру — продала, деньги отдала на нужды монастыря. Приняла постриг.
— Себя смирять и людей терпеть — самое трудное в монастырской жизни. Вначале многие приходили к нам не по зову сердца, а «ради живота». Здесь ведь и угол дают, и кашу. А как на прежних местах зарплаты начали платить — назад потянулись. Теперь больше тех, кто пришел душу спасать. В основном у нас здесь те, кто жизнью выкинут. А живем мы по заповедям Христовым. Если я с кем поссорюсь, у меня молитва не идет, покоя в душе нет. И тот человек тоже мучается. Вот я и падаю ему в ноги: прости меня, говорю. И мы с ним обнимаемся. Это не наиграно, это — потребность. Чтобы мир в душе восстановить.
— Честно говоря, светского человека этот «ритуал» застает врасплох. И знаете, одна из монахинь сказала мне, что " меньшей грешницей она в монастыре не стала«…
— Я и о себе точно так же скажу. Просто, чем ближе к свету, тем больше пятен видишь на своей одежде.
Затесь* первая
(* Так в Сибири называют зарубку на память — Ред.)
Сосланный в Нарымский край Сталин писал, что «будет бороться против всяких религиозных репрессий и… гонений». Когда он придет к власти, в Нарыме откроют «мемориал вождя», а в Могочине — комендатуру НКВД. Сюда сошлют более 200 тысяч «врагов народа», в том числе священников. Почти три века здесь было место ссылки. «Передышка» наступила лишь в наше время. И сразу же здесь начали возводить храм.
Душа закрылась
Почти неделю я жил по монастырскому распорядку, питался в трапезной, ходил на церковные службы. И, в конце концов, мне разрешили побеседовать с монахинями.
Привычное мнение об иноках как о затворниках, проводящих все время в богомыслии, мало соответствует действительности. Они — физически и духовно — чернорабочие. «Свободное» время — с полуночи до пяти утра, все остальное занято работой и многочасовыми молитвами. В самой обители живут не все. Часть монахинь уходят ночевать «за ограду». Там же живет и основная часть общины, в том числе семейные, которым еще рано думать о постриге — прежде детей нужно поднять на ноги. А детей здесь много.
Новоначальных и работающих на монастырские нужды называют трудницами. Благословленных на путь монашества — послушницами. И только устоявшие перед всеми соблазнами и искушениями становятся монахинями. За этим и пришла сюда пять лет назад послушница Людмила. Она уже привыкла к здешнему аскетизму, но на путь смирения, по ее словам, еще только вступила:
— Я хочу вернуться назад… Нет, не в мир… — говорит она мне. — В миру сейчас нет мира. И нет настоящей любви. Я хочу вернуться к себе. Стать человеком. Потому что до этого был процесс оскотинивания… Я стала, как бочка с дегтем. И по крупинке, по чуть-чуть теперь все это оттираешь. Каждое плохое слово, движение, каждый плохой взгляд, — все нужно очистить.
— Вы нашли в монастыре то, что искали?
— Я пришла к Богу и у меня душа, наконец, успокоилась. До этого, чтобы познать истину, я много странствовала. И только здесь получила радость духовную. Это мой кусочек рая.
— Судя по замкам на кельях, не все так благостно.
— Это для мирских. Чтобы не допустить до греха, иногда нужно оградить людей от соблазнов.
— Но вы здесь лишены свободы выбора, напрочь отрезаны от информации…
— Я очень рада, что ограждена от телевизора, книг, газет. Нет потребности. Но по благословлению нам могут позволить читать, например, Достоевского…
— А Чехова, Толстого?
— Только Алексея Толстого. Но, если есть время, читаем мы в основном духовные книги.
— Вы действительно думаете, что в миру нельзя остаться человеком?
— У меня не получилось. Там нельзя быть свободным. Нельзя рассказать кому-то правду — твое откровение тут же используют против тебя. Нужно подстраиваться, нужно лгать, нужно льстить… Везде нужно играть какую-то роль. Я не могла больше так… Люди даже в хорошем пытаются найти плохое. Я все время получала отпор. И все «сворачивалась», замыкалась в себе. А потом выглядывала оттуда, как улитка из раковины. И, иногда, доходила до внутреннего крика: как же жить дальше после этого?! В конце концов я стала бояться людей, стала бояться делать добро… Душа закрылась.
Затесь вторая
Обь в этих местах ведет себя разгульно. Бывало, паводком смывало целые улицы. Правда, в Могочине от этой беды давно защитились дамбой. Но однажды она не выдержала. Из местной администрации тут же побежали по поселку созывать людей на подмогу. Не вышли. Сами себя спасать не бросились! Но все монастырские были на дамбе уже через пятнадцать минут. Они и спасли поселок от затопления. А потом и от замерзания — «оживили» котельную.
Транзитом через совесть
Из всех монастырских трудностей легче всего привыкнуть к скудной пище. Трапезничают монахини два раза в день: водянистые щи, перловка, салат из морковки, кисловатый серый хлеб, чай. Причем кашу здесь, как и все остальное, маслом никогда не «портят».
— Для мирских наша жизнь кажется дикой, — просвещает меня, не поднимая глаз, матушка Анастасия. — Они стремятся к комфорту, а мы, наоборот, к аскетизму. Человеческие немощи: гордость, тщеславие — погибель для нас. Мы должны избавиться от этих внутренних грехов, стать смиренными.
«Лестницей на небо» называют в монастырях послушание. «Знаю я, послушническое иго, — писал преподобный Феодор Студит, — знаю болезненность отсечения воли, но опять ведаю и сладость такой жизни; по отсечении воли путь легок, и спасение удобно; стоит только отсечь волю, и явится покойная и блаженная жизнь».
Видел я, как дается это блаженство. Руки монахинь, огрубевшие от крестьянской работы, лица со скорбными морщинками, с непроходящими темными кругами под глазами. А ведь все они остаются женщинами, хоть и знают, что уже никогда не будет у них ни семейного счастья, ни привычной человеческой любви. Даже родные и близкие навсегда остались для них «за оградой».
Многие из «новеньких» не выдерживают. Но когда в местной администрации я спросил о выбывших, оказалось, что поселковская «текучка» значительно превышает монастырскую. Подтвердил это и отец Иоанн: «При нынешних темпах Могочин уже лет через двадцать почти полностью станет монастырским поселением».
Конечно, можно объяснить такой массовый уход из мира религиозным фанатизмом. Но мне довелось беседовать со многими монашествующими, и не только в этом монастыре. Большинство из них решаются на это вовсе не от экзальтированной набожности и не из-за куска хлеба. Многие из них — люди с высшим образованием, некоторые с учеными степенями и знанием нескольких языков. Похоже, их исход из мира — это диагноз нравственного состояния нашего общества. Человек все острее чувствует безнадежное одиночество в огромной стране, захлебывающейся от пошлости и цинизма. Именно такое ощущение у большинства из тех, кто покидают мир и приходят в монастырь. Поэтому и нет у них желания смотреть телепередачи и читать светские книжки и газеты.
Затесь третья
Советский атеистический словарь определял монашество как «форму пассивного протеста против бесчеловечных условий жизни, жест отчаяния и неверия в возможность изменить эти условия».
Джип во спасение?
Достоевский утверждал, что «монастырь искони был с народом» и «от сих кротких и жаждущих уединенной молитвы выйдет, может быть, еще раз спасение земли русской». Религиозный философ Бердяев настаивал, что монастыри в кризисе и «нужна совершенно новая форма монашества, порожденная новой духовностью». И то, и другое актуально и сегодня. С той лишь разницей, что Церковь в постсоветской России начала свое организационное возрождение фактически с чистого листа. Когда полтора десятка лет назад произошло ее реальное отделение от государства, оказалось, что опыта самостоятельной жизни у нее нет.
Естественно, в новых условиях возникли непредвиденные проблемы. К примеру, когда нынешней весной Могочин мог быть затоплен и разрушен, председатель Томской областной Думы Борис Мальцев рассматривал возможность вывоза людей на новое местожительство, потому что «на содержание дамбы уходит денег больше, чем необходимо для переселения всего поселка». Но монастырь при этом не подпадал под статус «социальных объектов». Дамбу все же починили, но до сих пор не ясно, что будет, если завтра поселок объявят «неперспективным»? С позиций светской экономики он — убыточен. Конечно, можно возразить, что для государства все граждане равноценны, но на самом деле все не так просто.
Спрашиваю игумена Силуана, настоятеля Богородице-Алексиевского монастыря в Томске: «У вас тоже, как и в других обителях, не оформляются трудовые отношения и не делаются пенсионные отчисления?» И слышу в ответ:
— Трудовых книжек не ведем. Монах есть монах, он всегда будет при Церкви.
— Но ведь есть еще послушники, трудники…
— Да, но было бы как-то дико, если бы они получали в монастыре деньги. Ведь мы их не на работу берем. Но наше законодательство совершенно не предполагает, что человек может работать, не получая зарплаты.
— То есть ушедший из монастыря человек остается практически нищим?
— Это не внутрицерковная проблема. Она порождена неправильным отношением светской власти к монастырям.
Выходит, на пограничье между государством и Церковью человек оказывается абсолютно бесправным. Уйдя из мира, он не может в него вернуться, не почувствовав своей ущербности. А если он к тому же, по заповеди Христовой, продал и раздал имение свое? В Могочине уже были тяжбы и препирательства на этой почве. И меня заверили, что всем «возвращенцам» все отдали. Но проверить это невозможно, ведь договоров о безвозмездной передаче имущества здесь никто никогда не заключал.
О том, что эта проблема не местного значения, свидетельствуют слова Патриарха Алексия II о некоторых «пастырях»: «Нередко в доказательство преданности себе они требуют от приходящих к ним продать их скудное имущество, в результате чего те, лишившись имущества и жилья, попадают в абсолютную зависимость от такого пастыря»*.
Вот только как решать эту проблему, никто не говорит. Ведь монастырь отделен от государства, и в его стенах светские правовые механизмы не работают. Вот и судачат миряне об игумене Иоанне, мол, сам разъезжает на роскошном «Лэнд Крузере», а для монахинь в трапезной — щи да каша. И от этой правды никуда не денешься, как и от той, что в храме сделан пол с подогревом, чтобы прихожане не мерзли, что обитель кормит обездоленных, дает им приют, и что дети из общины одеты лучше поселковых.
Затесь четвертая
Одна из жительниц Могочина прославилась тем, что писала во все инстанции жалобы на то, что построенная рядом с ее домом монастырская стена заслонила ей солнце. Но молиться ходила в храм за этой стеной.
Одним миром мазаны
Факт остается фактом: уже сегодня Свято-Никольский монастырь стал крупным собственником. Вот и перед революцией монастыри владели почти миллионом гектаров земли, десятками промышленных производств и огромными финансовыми капиталами. Аскетизм отдельных монахов странным образом уживался с богатством обителей. Не случайно исследователь русской святости Георгий Федотов делает отрезвляющий вывод: «Борьба с собственностью на Руси была труднее, чем с грехами плоти». Вот и преемники преподобного Сергия Радонежского приняли в дар те самые села, от которых категорически отказывался при жизни их наставник.
По какому пути пойдут современные монастыри? Когда я спросил владыку Тихона, архиепископа Новосибирского, о самых животрепещущих проблемах «подведомственных» ему обителей, он не задумываясь ответил: «Они такие же, как и в миру — нравственные. Старые традиции утеряны, и никто не знает, что получится из новых монастырей. Когда человек только родился — кто скажет, кем он вырастет?»
От молодого монаха, игумена Силуана, я услышал не по годам мудрое: «Не ищите того, чего нельзя найти на пустом месте. Те, кто потянулись сегодня в Церковь, пришли туда из мира с психологией потребителя. Они входят в храм и как бы требуют: дай мне духовность! дай мне святость! Совершенно не понимая, что служащие в алтаре не намного раньше их вышли из той же самой расцерковленной среды. Только когда миряне сами станут людьми благочестивыми, тогда и явятся к ним святые пастыри».
А потом, вздохнув, он посмотрел мне в глаза и сказал: «Россия всегда побеждала своей духовностью. И если сейчас ее потерять, то пострадает общество… Церковь выстоит. Просто она перестанет быть русской. Останется только православной. А выстоит ли Россия?»
Затесь пятая
Матушка Иоанна, прежде чем начать разговор в своей келье, посадила меня на табуреточку под дверную притолоку, а на ней — крест невидимый. Убедилась, что пришел я с чистым сердцем, и тихонечко сказала: «И в миру не все погибнут, и в монастыре не все спасутся. От каждого из нас это зависит».
(* Из выступления на заседании Священного Синода 28.12.1998 г. Текст вступления опубликован в журнале «Церковь и время», № 2, 1999 г. — Ред.)
