Об отношениях науки и религии спорят часто, но участникам таких дискуссий свойственно упрощать проблему. Упрощение — допустимый прием в рассуждениях, но только если держать это в уме и вовремя остановиться, чтобы посмотреть, соответствует ли реальности возникшая таким образом картина. Иначе создаются штампы. Одним из таких штампов мне кажется представление, будто наука в XVIII и XIX веке была слишком самонадеянна, и ее заявления были слишком громкими по сравнению с тем, чего она в принципе может достичь, а в наше время ученые примолкли и поумнели и больше не говорят о немедленном переустройстве мира и его окончательном познании. И наука нашего времени, почти как блудное дитя Церкви, вот-вот покается и признается в собственном бессилии понять мир и человека... Какая-то правда в этом есть — но не вся правда. Слишком уж лихо мы обобщаем, забывая о том, что не только в наши дни, но и в эпоху, казалось бы, стопроцентного торжества материализма наукой занимались разные люди, с разными религиозными и философскими воззрениями, что существовали разные учения, с разным отношением к религиозной доктрине. Например, кроме Дарвина, были и Ламарк, и Уоллес...

Когда же заходит речь об открытых конфликтах веры и научного познания, то в подавляющем большинстве случаев вспоминают два процесса — против Галилея и Джордано Бруно. Куда реже вспоминают врача и физиолога Мигеля Сервета, сожженного кальвинистами в 1553 году. Да и вообще у Церкви отношения с медиками склады вались куда хуже, чем с астрономами. Надо ли пояснять, что без анатомических исследований невозможно развитие медицины? А ведь вскрытие покойников до определенного времени строжайше запрещалось Ватиканом. Конечно, удар в первую очередь был направлен против оккультистов, но ведь и честным врачам досталось.

Да и дело Галилея... Пускай обвинение и не касалось его астрономических взглядов — но ведь Галилею было ничуть не легче. После приговора заниматься астрономией он уже не мог и жил до конца дней под домашним арестом. А ведь именно Галилей был человеком, сделавшим решающий шаг в формировании современного научного мировоззрения, которое в основе своей, безусловно, является христианским — однако не сводится ни к теологии, ни к религиозной философии, ни к мистической практике. Думаю, об этом необходимо рассказать подробнее.

Христианство кардинальным образом повлияло на идею бесконечности. В средние века бесконечное перестает быть для европейского сознания чем-то туманным, интуитивным. Теперь это четкое понятие, с которым можно и даже нужно совершать интеллектуальные операции. Таким образом и возникла идея актуальной бесконечности — то есть представление о бесконечном как о неком цельном объекте, который можно охватить разумом, с которым можно работать. Огромную роль тут сыграла средневековая схоластика — попытка рационально осмыслить христианские догматы. Само по себе это не удалось, но в итоге были выработаны определенные приемы рассуждений, которые в дальнейшем легли в основание высшей математики. И Галилео Галилей одним из первых строит качественную теорию бесконечно малых — то есть пытается оперировать с актуальной бесконечностью. Ни Аристотель, ни схоласты не решались на это, поскольку видели, что сама идея актуальной бесконечности чревата логическими парадоксами.

От построений Галилея, от важнейшего для него (и для всей новоевропейской науки) понятия предельного перехода было уже совсем недалеко до основ дифференциального и интегрального счисления, заложенных Ньютоном и Лейбницем. Галилей делает главное — он переворачивает построения Аристотеля и постулирует уже во вполне формальном виде свое определение актуальной бесконечности как основы новой математики.

Но тут крайне важно, что для Галилея актуальная бесконечность — непременный божественный атрибут. Принимая и познавая Бога, Галилей получил опыт общения с бесконечным — этому нельзя было научиться на уроке арифметики, но можно во время вечерней молитвы. Чтобы объединить эти знания в одном понятии, нужен был гений Галилея. Того самого Галилея, которому до конца жизни запрещали заниматься наукой...

Еще в сравнительно недавние годы господствовал штамп, будто отношения науки и религии всегда были враждебными. Время переменилось, и на смену одному штампу явился другой — дескать, эти отношения всегда развивались спокойно и умиротворенно. На деле все гораздо сложнее. В истории есть немало печальных фактов. Можно вспомнить, как радикально настроенные христиане сожгли малую Александрийскую библиотеку, расположенную в храме Сераписа. В этом пожаре погибли сотни тысяч бесценных манускриптов. Произошло это в 391 году, в процессе борьбы императора Феодосия Великого с языческими культами, а заодно и с арианами.

Но это — дела давно минувших дней, а как же сейчас складываются отношения науки и религии? Что это очень разные сферы познания, понятно и так. Но есть ли между ними конфликт? Конфликт возникает там, где ущемляются чьи-то интересы, когда кто-то заходит на чужую территорию. Есть ли что делить науке и религии?

Например, чем можно, а чем нельзя заниматься науке? Традиционно считается, что наука не должна заниматься уникальными, невоспроизводимыми явлениями (которые верующие люди воспринимают как чудеса). Да, это вполне соответствует научной методологии — пока остается общим принципом. Но когда начинается конкретика... Надо же еще понять, какие именно процессы являются невоспроизводимыми. Большой Взрыв — тоже невоспроизводимый процесс, но это же не мешает астрофизикам его изучать. Я ничего не знаю о мироточении и верю, что этот процесс принципиально невоспроизводим. Но класс процессов, к которым применимы научные методы, постоянно расширяется. Процессы, которые казались принципиально неповторимыми, становятся вполне доступными исследованию — это связано, в первую очередь, с развитием теории информации и генетики. А с появлением компьютерных моделей этот класс процессов расширяется стремительно. Почему нет необходимости взрывать реальные ядерные заряды? Потому что взрыв можно смоделировать с любой степенью точности.

Другой пример области, в которой возможны и конфликты, и взаимообогащающее сотрудничество, — это сфера человеческого сознания. Например, крупнейший современный физик Андрей Линде сказал: «Возможно ли, что сознание, подобно пространству и времени, имеет свои внутренние степени свободы, пренебрежение которыми ведет к фундаментально неполному описанию Вселенной? Что, если наши ощущения так же реальны (или, быть может, даже более реальны), как материальные объекты? Что, если мое красное и синее, моя боль — реально существующие объекты, а не просто отражения реального мира?» (см. http://www. astronet. ru/db/msg/1181211 ). Ясно, что подобные идеи находятся на стыке научного и религиозного методов познания реальности.

Нередко звучат предложения «воцерковить науку» — как со стороны ученых, так и священнослужителей. Но если сегодня попытаться это сделать, то, во-первых, из этого ничего не получится, а во-вторых, любая подобная попытка принесет огромный вред и науке, и Церкви. Не бывает воцерковления вообще. Воцерковление возможно только в какую-то конкретную конфессию. Так что же мы хотим получить? Православную науку? Мне уже приходилось читать книгу «О партийности в математике». Теперь мне предлагается познакомиться с Православием в науке? Здесь ничего, кроме тяжелейшего конфликта, получить нельзя.

Я думаю, что наука может быть полезна Православию только в том случае, если она будет свободно искать истину, искать теми средствами, которые ей одной доступны. Тогда она придет к тем вопросам и решениям, которые могут обогатить и религиозный взгляд на мир в том числе. И это неизбежно произойдет.

Ученые – о религии

Галилео Галилей (1564-1642), математик, физик и астроном: «В действиях природы Господь Бог является нам не менее достойным восхищения образом, чем в божественных стихах Писания».

Рене Декарт (1596-1650), философ, математик: «...Но я не пропущу случая затронуть в моей физике некоторые вопросы метафизики, в частности, следующий: о том, что математические истины, кои Вы именуете венными, были установлены Богом и полностью от Него зависят, как и все прочие сотворенные вещи. Ведь утверждать, что эти истины от Него не зависят, - это то же самое, что приравнивать Бога к какому-нибудь Юпитеру или Сатурну и подчинять его Стиксу или же мойрам. Прошу Вас, не опасайтесь утверждать повсюду публично, что именно Бог учредил эти законы в природе, подобно тому, как король учреждает законы в своем государстве. Среди указанных законов нет, в частности, ни одного, который мы не могли бы постичь, если наш ум направить на это свое внимание...»

Карл Линней (1707-1778), биолог: «Бог прошел мимо меня. Я не видел Его лицом к лицу, но отблеск Божества наполнил мою душу безмолвным удивлением. Я видел след Божий в Его творениях, даже в самых мелких, незаметных».

Михаил Ломоносов (1711-1765), физик, химик, астроном: «Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал Свое величество; в другой – Свою волю. Первая – видимый этот мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его зданий, признал Божественное всемогущество, по вере себе дарованного понятия. Вторая книга – Священное Писание. В ней показано Создателево благословение к нашему спасению. В сих пророческих и апостольских богодухновенных книгах истолкователи и изъяснители суть великие церковные учителя. А в оной книге сложения видимого мира сего физики, математики, астрономы и прочие изъяснители Божественных в натуру влиянных действий суть таковы, каковы в оной книге пророки, апостолы и церковные учители.

Луи Пастер (1822-1895), биолог, химик, медик: «Чем более я занимаюсь изучением природы, тем более останавливаюсь в благоговейном изумлении перед делами Творца. Я молюсь во время работ своих в лабратории».

Чарльз Дарвин (1809-1882), биолог: «В моменты чрезвычайного колебания я никогда не был безбожником в том смысле, чтобы я отрицал существование Бога».

Андре-Мари Ампер (1775-1836), физик и математик: «Познанием дел творения мы возвышаемся к Творцу и отчасти даже созерцаем Его Божественные свойства».

Макс Планк (1858-1947), физик: «Куда бы и как далеко мы бы ни стали смотреть, мы не находим противоречий между религией и естественной наукой, напротив, именно в основополагающих пунктах наилучшее сочетание. Религия и естественная наука не исключают друг друга, как этому в наши дни некоторые верят или этого боятся. Эти две области дополняют друг друга и зависимы друг от друга».

Иван Павлов (1849-1936), физиолог, медик: «Я изучаю высшую нервную деятельность и знаю, что все человеческие чувства: радость, горе, печаль, гнев, ненависть, мысли человека, самая способность мыслить и рассуждать – связаны, каждая из низ, с особой клеткой человеческого мозга и его нервами. А когда тело перестает жить, тогда все эти чувства и мысли человека, как бы оторвавшись от мозговых клеток, уже умерших, в силу общего закона, говорящего о том, что ничто – ни энергия, ни материя – не исчезают бесследно, и составляют ту душу, бессмертную душу, которую исповедует христианская вера».

Вернер Гейзенберг (1901-1976), физик: «Первый глоток из сосуда естественных наук порождает атеизм, а на дне сосуда ожидает нас Бог».

Андрей Сахаров (1921-1989), физик: «Я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные церкви. В то же самое время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысленного начала, без источника духовной «теплоты», лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным».

|Читайте другие материалы Темы номера: "Религия и наука: война миров"

2
0
Сохранить
Поделиться: