Ответ на письмо Романа ДОБРОХОТОВА: "НЕЗАДАННЫЕ ВОПРОСЫ"
Уважаемый Роман, Вы правы: объяснить свою веру в категориях разума действительно трудно. Однако ничуть не легче объяснить подобным образом собственное неверие. Антон Павлович Чехов в 1897 году писал в своем дневнике: «Между “есть Бог” и “нет Бога” лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из двух этих крайностей, середина же между ними ему неинтересна, и он обыкновенно не знает ничего или очень мало».
По моему, Ваша статья – добросовестная попытка выйти на это самое поле из своей атеистической крайности, и я рад возможности ответить Вам, потому что и с Вашей, и с моей стороны такой обмен мнениями – шаг навстречу друг другу.
Внимательно прочитав Ваши соображения, я увидел в них очень много общего со своим опытом неверия. Аргументы, изложенные в Вашей статье, довольно долго были основанием и для моей собственной уверенности в том, что Бога нет и что религия всего лишь – пережиток древнего мракобесия, современному думающему человеку совершенно не нужный и даже вредный. Но – странное дело: где-то очень глубоко в душе я осознавал эту свою уверенность не как приобретение, а скорее как непреодолимую преграду, которую мой разум зачем-то построил между мной и Богом. Никакой радости это сознание не приносило, было лишь глухое раздражение от того, что рядом живут люди, для которых этой преграды попросту не существует. Формально все получалось так, как пишете Вы, но сердце отказывалось соглашаться с холодными доводами рассудка. Желание устранить это противоречие и стало началом моего пути к вере.
Я, так же как и Вы, знаю силу рассуждений, отрицающих бытие Бога. Но, в отличие от Вас, знаю также и слабые места в этих рассуждениях.
С научной точки зрения, наверное, можно сказать, что детская вера в Деда Мороза основана на явной фальсификации и поэтому является заблуждением. Утверждать всерьез, будто подарки, положенные родителями под елочку в новогоднюю ночь, являются неоспоримым доказательством существования доброго бородатого старика в красной шубе, так же нелепо, как и верить в то, что детей родителям приносит аист. Но дело тут вовсе не в научности факта, а в особенностях детского восприятия. В мире есть масса вещей, которые ребенку до определенного возраста просто удобнее воспринимать через символический образ. Взрослея, дети, конечно же, поймут, что никакого Деда Мороза нет, но тайна новогодних подарков раскроется тогда перед ними как еще одно проявление родительской любви и заботы.
А вот можно ли так же уверенно сказать, что и вера в Бога является следствием аналогичной фальсификации? Кто и зачем обманывает человечество на протяжении всей его истории? Можно, конечно предположить, будто религия возникла как следствие недостаточности научных знаний о мире. Но парадокс здесь заключается в том, что фундаментальные основы научного подхода заложили как раз люди глубоко религиозные. Галилей и Кеплер, Ньютон, Мендель, Паскаль, Менделеев… Большинство ученых, сформировавших существующие сегодня методы научного исследования, были глубоко верующими людьми.
Тем не менее, свою статью о ненаучности веры в Бога и Деда Мороза Вы, Роман, почему-то, начали с оскорбления в адрес почти всех основоположников современной науки. Верующий ученый поставлен Вами в один смысловой ряд с распутным монахом и проворовавшимся чиновником – так давайте посмотрим, насколько это сопоставление справедливо.
Блудливый монах нарушает свои обеты, вороватый чиновник – присягу и уголовное законодательство. Но какой обет, закон или хотя бы принцип научного мировоззрения нарушает верующий ученый? Не думаю, чтобы у Вас был на это убедительный ответ.
Наука не может доказать бытие Бога, но так же не может доказать и Его небытие, прежде всего потому, что никогда не ставила перед собой подобных задач. Она изучает мир, его устройство и законы, по которым этот мир существует. Для добросовестного ученого действительно нет принципиальной разницы – сотворен ли мир Богом или существует вечно, поскольку законы природы не изменяются в зависимости от мировоззрения их исследователя. Но если все-таки предположить, что Бог – Творец этого мира, неизбежно придется признать, что Он не может быть частью Своего творения, как художник не становится частью написанной им картины, даже если это – автопортрет. Бог существует за пределами мира, и постулировать Его бытие или небытие в рамках научного метода попросту невозможно, поскольку этот метод не охватывает трансцендентных явлений. Невозможно поймать золотую рыбку, закинув невод в картофельное поле, но это совсем не доказывает, что золотых рыбок не существует за его пределами. Поэтому, когда Вы пишете: «…мало кто берется утверждать, будто несуществование Бога – научный факт. Даже среди атеистов эта точка зрения считается маргинальной», – я с Вами абсолютно согласен. Правда, при этом я не совсем понимаю, почему Вы в своих рассуждениях сводите научный метод именно к этой маргинальной точке зрения.
Вы пишете: «Статус существующего заработать в науке непросто – для этого разработан сложнейший механизм верификации и фальсификации гипотез, отшлифованный опытом тысячелетий. Никакого другого механизма различия существующих явлений от воображаемых человечество не знает».
Это неправда. И дело тут даже не в том, что механизм верификации и фальсификации гипотез ну никак не мог быть отшлифован опытом тысячелетий, поскольку был изобретен английским философом Карлом Поппером лишь в прошлом веке. Просто Вы забыли упомянуть о том, что научный метод существует в истории человечества параллельно с другими видами познавательной деятельности: обыденным, художественным, религиозным, мифологическим, философским постижением мира. И что наука вовсе не перечеркивает опыт, полученный другим способом, она лишь определяет соответствие или несоответствие этого опыта своим, научным критериям. Например, утверждение «собака – друг человека» совершенно ненаучно, но оно описывает некий реальный опыт познания, который может ставить под сомнение лишь тот, кто никогда не дружил с собакой.
Конечно, наивно пытаться увидеть Бога или, на худой конец – Деда Мороза сквозь дыры в научном мировоззрении. Но так же наивно думать, будто наука может подтверждать или опровергать явления, относящиеся к мифологическому, религиозному или какому-либо иному способу постижения действительности.
Даже наш повседневный опыт может вполне справедливо противоречить научному знанию. Был такой курьезный случай во Франции в XVIII веке: осел, запряженный в крестьянскую повозку, был убит в оглоблях упавшим метеоритом. Парижская Академия наук в то время категорически отрицала возможность падения камней с неба. И если бы какой-нибудь академик попробовал тогда научно объяснить такой «факт несуществования» владельцу убитого метеоритом осла, крестьянин, наверное, просто побил бы его палкой.
Карамазовские рассуждения о «слезинке ребенка» подкрепленные реальной трагедией детей Беслана и ужасами гитлеровских концлагерей, в разговоре о Боге могут показаться неоспоримым доказательством Его небытия. Поэтому я не стану спорить, а вместо этого проведу небольшой мысленный эксперимент: я с Вами соглашусь.
Честно и добросовестно я попытаюсь предположить, будто ужасы и жестокая несправедливость в отношении ни в чем не повинных детей привели меня к абсолютной уверенности в том, что Бога нет. Вот, я уже отбросил вздорную шелуху религиозных фантазий, понял, что в мире нет силы, ограничивающей человеческую злобу и безумие, и со спокойной уверенностью смотрю на жизнь обновленным взором. Ну и что? Разве от сознания того, что Бога нет и никогда не было, стало меньше в мире страданий, крови и детских слез? Да, нет – ровно столько же, сколько и было. Стало мне легче слышать обо всех творящихся вокруг мерзостях? Честно говорю – ничуть.
«Слезинка ребенка» – эмоционально очень сильный аргумент для теоретических построений, но на практике он совершенно непригоден, поскольку, отрицая бытие Божие, человек тем самым признает абсолютную свободу подлецов, негодяев и кровавых маньяков, которые в мире без Бога оказываются ничем и никем не ограничены в своем безумии. Нет, их всех, конечно, поймают и накажут. Потом. Когда они уже натворят множество непоправимых бед. Только детских слез и крови от этого не убавится.
Использовать чужое горе как материал для построения силлогизмов, объясняющих свое неверие, наверное, можно, но лишь при одном непременном условии: нужно быть к этому горю полностью равнодушным. И в этом, на мой взгляд – главная неправда Карамазовского рассуждения.
Ну попробуйте, к примеру, подойти к матерям Беслана и утешить их своими выводами, сказав: «Вот видите, ваши дети страдали и погибли в мучениях, значит, Бога нет». Не думаю, что у Вас хватит духа повторить свои логичные рассуждения перед теми, на чей трагический опыт Вы ссылаетесь в своей статье.
К глубокому моему сожалению, я не могу исключить возможности того, что в беду, подобную ужасам Беслана, могут попасть и мои собственные дети. Я не хочу представлять себе подробностей и просто допускаю, что это будет ситуация, когда не только я сам, но и вообще никто и ничто на свете не сможет им помочь. Но я верю, что Бог любит моих детей неизмеримо сильнее, чем я сам. Я верю, что Он может их освободить, если они попадут в западню; верю, что Он может дать им силы перенести страдания, если они все же останутся в лапах нелюдей; наконец, верю, что Он примет их с любовью, если сочтет их готовыми к Жизни Вечной.
И я не хочу угадывать – что именно Господь в такой страшной ситуации сочтет для моих детей большим благом. Я просто молюсь о том, чтобы такого не случилось, но случись оно – и моя вера в то, что Бог есть и Он не оставит моих детей в самой жуткой беде, будет для меня единственным основанием жить дальше. Потому что в мире, где детям Беслана и Освенцима не может помочь даже Бог, я не хочу жить и дня.
Вы недоумеваете – почему Бог допускает безвинные страдания, почему не пресечет ужасные преступления озверевших маньяков еще на стадии их замысла, если Он действительно добр и всемогущ?
Я не буду говорить, что у Бога – свои резоны (хотя для меня самого это – вполне достаточное объяснение). Давайте просто подумаем: с какого уровня зла Бог должен, по Вашему мнению, начать пресекать человеческую свободу? Вы предлагаете сделать таким критерием страдания, причиненные детям.
Согласен. И предлагаю простой пример. Несколько лет назад Московская Патриархия обратилась на биологический факультет МГУ с просьбой дать определение, что следует считать моментом начала новой жизни: выход младенца из лона матери, перерезание пуповины, первый вздох, начало формирования нервной системы эмбриона, первое деление яйцеклетки или же просто оплодотворение. Ответ был получен совершенно однозначный: с научной точки зрения, началом новой жизни считается оплодотворение яйцеклетки, поскольку именно в этот момент возникает уникальный, никогда прежде не встречавшийся набор хромосом. И это – уже новая жизнь. Так что и с точки зрения науки, и с точки зрения религии искусственное прерывание беременности на любой стадии – это преднамеренное убийство. Насколько оно жестоко по исполнению, можно увидеть в фильме «Безмолвный крик», где с помощью ультразвука сняли весь процесс абортирования. Ребенка рвут на куски заживо, и в фильме видно, как ему больно и страшно, как он пытается увернуться от железок, которыми его вытаскивают из мамы по частям.
Скажите, Роман, кого Бог должен здесь остановить: врачей-убийц? матерей, отдавших своих не рожденных еще детей на растерзание? отцов, давших согласие на это убийство? или – всех сразу? А ведь есть еще целая индустрия производства контрацептивов абортивного действия, которыми ребенок убивается матерью даже без «помощи» врача. Чтобы остановить всю эту мясорубку, Богу нужно было бы парализовать половину населения земного шара. Сотни миллионов человек обыденно, между делом губят собственных детей, а другие сотни миллионов спокойно живут рядом с ними и ничуть не тяготятся происходящим.
Знаете, Роман, я иногда склонен думать, что Бог попускает трагедии, подобные бесланской, уже только для того, чтобы люди со стороны увидели всю мерзость и ужас детоубийства – зла, которое стало в нашем мире нормой.
Бог не останавливает людей на путях зла, потому что почти все наши пути – зло перед Богом. Мы привыкли сами себе ставить оценки за поведение и наивно думаем, что если Бог существует, то останавливать Он всегда должен кого-то другого, а не нас самих. И это чувство собственной непричастности ко злу – самая страшная болезнь человеческого духа, именно здесь кроются корни самых ужасных преступлений. И Гитлер, и бесланские отморозки тоже ведь наверняка были убеждены, что ничего особо плохого в их «подвигах» нет.
Бог не останавливает нас потому, что ждет нашего покаяния, ждет, когда нам самим станет тошно и страшно от того, как мы живем и что делаем друг с другом в этой жизни. Глупо на Него обижаться за то, что Он не превратил мир в огромный концлагерь, где все творят добро и воздерживаются от зла не по своей свободной воле, а из страха получить парализующий разряд от некоего «божественного шокера».
Я уверен, что Бог ограничивает зло в мире, иначе мы давно имели бы по Беслану в каждом райцентре. Но меры этого ограничения мне знать не дано, потому что это – дело Божье. И слезинка ребенка не смущает меня по этой же причине. Просто я верю, что Господь растворит эту слезинку в океане Своей любви, верю, что Он подаст всем безвинно страдающим такое утешение, такую радость, по сравнению с которыми любое возможное страдание – просто ничто, потому что любовь Божия неизмеримо сильнее человеческого зла.
Вера и неверие – два конца огромного поля, о котором писал Чехов. Сам Антон Павлович, по собственному его признанию, свою веру на этом поле растерял. Но можно ли растерять неверие? Можно ли неверием поделиться, или хотя бы – обладать им?
В свое время я был поражен евангельскими словами о Христе, в которых увидел исчерпывающее объяснение моему неверию: свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы (Ин 3:19-20). Я как-то сразу вдруг понял тогда, что все мои атеистические рассуждения и доводы – всего лишь ширма, за которой я пытаюсь спрятаться от света, понял, что я просто боюсь увидеть себя в этом свете.
Есть восточная притча: однажды ученик великого мудреца решил испытать своего учителя. Он поймал бабочку и подумал: «Вот мой учитель все знает, сейчас подойду к нему и спрошу: „В моей руке бабочка, как ты думаешь, живая она или мертвая? Если скажет, что живая – я сожму кулак, и она умрет, если скажет, что мертвая – я разожму кулак, и она улетит“».
– Учитель, в моей руке бабочка, как ты думаешь живая она или мертвая?
– Все в твоих руках, – ответил учитель.
Спор о бытии Божием чем-то напоминает эту притчу. Одни и те же факты и знания о мире, словно бабочку в ладони, можно использовать в качестве аргумента как со стороны веры, так и со стороны безверия. Все зависит от нашего желания, все в наших руках.
Но вот почему человеку хочется, чтобы Бога не было? Ответ на этот вопрос не нужно искать слишком далеко. Достаточно просто заглянуть в собственную душу.
