– Эй, старик, хватит спать! Вставай, собирайся, – высокий лысый воин подошел к сколоченному из досок настилу, на котором лежал худой человек, укрытый обрывком дерюги.
Под тканью послышался слабый стон, она зашевелилась. Из-под нее донесся едва различимый голос:
– Что случилось, Крисп?
Лежавший стал медленно снимать с себя покрывало.
– Вставай, я сказал! – солдат резко нагнулся, отшвырнул брезент в сторону и схватил старика за руку. Тот едва смог выпрямиться и не упасть. Было видно, что он очень изможден. Но воин как будто не замечал этого – едва пленник утвердился на ногах, конвоир потащил его к выходу.
– И не смей меня больше называть по имени, понял? Обращайся только по званию. Ясно?
Старик молчал. На улице было холодно и сыро – не так, как в родной Антиохии. Возле дома скучилось десятка два людей, поодаль стояло примерно столько же солдат. От отряда отделился человек в плаще и подошел к пожилому арестанту.
– Так это ты пресвитер Иоанн, бывший архиепископ Нового Рима?
– Да, это я, – в голосе старца появилась твердость и сила, хотя говорил он по-прежнему еле слышно.
– Меня зовут Анфимий, мне приказано доставить тебя на север, в Пифиунт.
– Скажи, кто послал тебя? – глаза Иоанна оживились. По всему было видно, что мужчина внутренне готовился к чему-то очень важному.
– Я выполняю поручение властей. Большего сказать не могу. Идем, – Анфимий повернулся к солдатам. – Ну, черепахи, чего ждете? Ведите лошадей. Мы трогаемся.
Люди, которые до этого стояли в стороне, окружили Иоанна. Они понимали, что видят его последний раз, и старались навсегда запомнить каждый жест, каждое слово этого человека, за три года ссылки ставшего для них родным. Особенно плакали женщины.
– Все произошло так внезапно, нам не дают даже попрощаться, – к святителю подошел мужчина средних лет. – Офицер прибыл сегодня ночью, хотел тебя будить до рассвета, но я попросил дать тебе отдохнуть.
– Благодарю тебя, Диоскор, за эти годы ты сделал для меня очень многое, – Иоанн положил руку на плечо мужчины и ясным взглядом окинул всех собравшихся. – Прощайте, дети мои. Меня зовет Господь, этот путь я должен пройти до конца. Да пребудет с вами мое благословение! В любых жизненных ситуациях не забывайте славить Бога за все, что Он вам ниспосылает…
– Хватит обмениваться любезностями, – две пары крепких солдатских рук грубо подняли узника и усадили на коня. Святитель почувствовал под собою костлявую спину неоседланного животного. Таков был приказ – на всем предстоящем пути создать для узника самые мучительные условия. Чтобы понял. Чтоб ощутил на себе всю силу мести…
…За селом дорога круто брала в гору. Животные сбавили ход и лениво плелись по усеянной камнями тропе. Солдаты переговаривались между собой, изредка весь отряд взрывался диким смехом. На пленника никто не обращал внимания – все знали, что он не сбежит.
.jpg)
Иоанн молился. Молитва, к которой он был приучен еще матерью в раннем детстве, всю жизнь была его постоянным спутником. Но постепенно силы стали покидать опального епископа, и сознание заполнили образы из прошлого – настолько отчетливые, словно он читал большую книгу и вникал в каждое написанное слово…
***
Своего отца, знатного антиохийского чиновника Секунда, Иоанн практически не помнил. Не помнил он и своей старшей сестры – они умерли, когда будущий святитель был еще совсем крохой. Его мать Анфуса овдовела в 20 лет. Для молодой женщины две смерти подряд стали очень сильным ударом, но она смогла найти силы жить дальше и посвятила себя воспитанию сына.
Почти сразу у дома Анфусы выстроилась очередь женихов, однако женщина так и не дала своего согласия на второй брак. Она настолько горячо любила своего супруга, что даже мысль о новом замужестве вызывала у нее отвращение. К тому же вдова понимала, что многочисленных кавалеров интересует больше не она сама, а то имущество, которое осталось после смерти Секунда. Анфуса осталась верна мужу до самой своей кончины. Позже, уже будучи проповедником, Иоанн ставил свою мать в пример пастве за ее любовь, преданность, великую духовную силу и благочестие.
Дома мальчика всегда окружала спокойная теплая атмосфера – несмотря на знатное положение, Анфуса не любила посиделки и пиры, а все средства направила на благотворительность и воспитание сына, который рос не по годам смышленым и спокойным. Когда Иоанн достиг отроческого возраста, в дом покойного Секунда стали приходить лучшие учителя города. Они дали мальчику обширные знания. Впоследствии святитель с благодарностью вспоминал своих педагогов, но вместе с тем неоднократно повторял, что всё же не они, а мама сыграла решающую роль в становлении его личности. Это она создала в его душе тот благодатный фон, на котором расцвели многочисленные таланты будущего Святителя.
Шли годы, отрок становился юношей, и мать стала думать над его будущей карьерой. Несмотря на горячую веру, она была вполне светской женщиной, и ей хотелось, чтобы ее сын повторил путь отца. Так Иоанн был отдан на обучение знаменитому оратору Ливанию. Тот исповедовал язычество и враждебно относился к христианству. Однако в империи вряд ли можно было отыскать человека красноречивее Ливания. Это и послужило главным аргументом того, чтобы отдать юношу именно к нему. За духовное состояние мальчика мать не переживала – она знала, что никакие слова не могли поколебать веру ее сына. А вот знания в ливаниевой школе он получит крепкие. Так оно и вышло – через несколько лет Ливаний на вопрос, кого он видит своим достойным преемником, ответил.
– Иоанна… И только Иоанна! Но его похитили у нас христиане…
Кроме Ливания был у юноши еще один наставник – философ Андрагафий, тоже язычник. Учеба у него не сводилась к простому повторению древних мыслителей. Особое внимание философ уделял воспитанию в учениках умения видеть в любой проблеме глубинную суть, схватывать ее целиком, остерегаться поверхностных выводов. Андрагафиеву школу Иоанн тоже окончил блестяще, и в 365 году по Антиохии разнесся слух о новом адвокате, который выигрывает самые запутанные процессы.
Ко времени начала адвокатской карьеры Иоанну исполнилось 18 лет. Прежде мать видела его будущее в государственной службе, но империя тогда находилась в глубоком кризисе, и чиновникам жилось несладко. Зато потребность в адвокатах была огромной – каждый день суды разбирали многочисленные тяжбы, и конфликтующие стороны стремились как можно лучше отстоять свои интересы. Зная это, Анфуса посоветовала своему красноречивому сыну заняться частной практикой: это обеспечивало стабильный доход, а также могло послужить хорошим трамплином наверх – к высшим государственным постам.
Но Иоанн сомневался в выборе любимой матери. Еще в детстве он полюбил уединение. Это не было признаком дикости – по характеру мальчик был общительным и жизнерадостным. Но вот пустые разговоры в шумной компании ровесников его угнетали. Чаще всего ребенка можно было увидеть возле домашнего фонтанчика, где под тихий плеск воды он читал Священное Писание или размышлял о чем-то ведомом лишь ему одному. С возрастом эта детская тяга к одиночеству у него не прошла, а наоборот – усилилась. Но, не желая огорчать свою мать, он всё же ступил на путь адвокатской карьеры.
Постепенно светская жизнь засосала молодого человека. Успех и слава не тешили его самолюбие, однако ему был дорог тот опыт общественного служения, который накапливался за время адвокатства. Спустя год Иоанн сделался самым заметным оратором в округе, к нему уже стала присматриваться знать, видя в нем будущего крупного политика. И кто знает, как сложилась бы судьба юноши, если бы не два обстоятельства, круто изменившие его жизнь.
У Иоанна был друг Василий, с которым они учились вместе. Затем их пути на время разошлись – Василий удалился от мира и стал готовиться к принятию монашества. Хотел он, чтобы и его товарищ последовал за ним, поэтому, когда узнал, что сын Анфусы занялся адвокатской практикой, сильно опечалился. Наверное, пример лучшего друга и его пламенные речи о высоте монашеской жизни в значительной степени определили решение молодого оратора оставить светскую стезю.
Кроме того Иоанн и сам прекрасно ощущал внутреннюю противоречивость своих адвокатских занятий. Его нанимали богатейшие люди города, которые использовали суды для угнетения самых бедных слоев населения. Сначала молодой человек не замечал этого, но со временем понял, что соучаствует в неправедных делах, и вскоре стал отказываться от сомнительных разбирательств, направив свои усилия на помощь в тех случаях, где правда была на стороне слабого. Тут-то и довелось ему насмотреться людского горя. Все глубже вникая в нужды простых людей, Иоанн видел тщетность и суетность светской жизни, ее порочность, несправедливость и лживость. Так продолжалось несколько лет, пока в 369 году Иоанн не принял судьбоносное решение – он крестился.
В Антиохии такой ход событий тогда не был редкостью – обычно, детей крестили только в случае болезни. В остальных же случаях это Таинство совершалось над людьми уже взрослыми, сделавшими сознательный выбор. Для будущего Златоуста Крещение стало итогом его внутренних метаний – он окончательно стал на путь служения Христу с твердым убеждением, что отныне не сойдет с него. Так оно и получилось – по этой дороге святитель прошел достойно до самого конца.
С тех пор его словно подменили. Иоанн уже не участвовал в судах. Большую часть времени он проводил дома, или посещал богословский кружок, где вместе с Василием и прочими друзьями изучал Писания и труды христианских подвижников. Через некоторое время в его душе созрело желание стать отшельником, но оставить мать одну он не мог. Так продолжалось несколько лет, пока Анфуса не умерла. Иоанну было очень тяжело потерять самого дорогого человека на свете. Но теперь он мог реализовать свою давнюю мечту – полностью посвятить себя Богу. В конце концов, молодой человек вместе с несколькими друзьями уходит в окрестные горы, и там начинается монашеский путь Иоанна.
Четыре года длился его подвиг, и все это время непрестанные молитвы и труды отшельник сочетал с писательством. Как у него хватало силы на все – Бог весть, но монашеский период его жизни стал временем создания некоторых из самых лучших его произведений. В основном они адресовались конкретным лицам или группам, но вскоре после прочтения расходились по рукам. Их читали с радостью, их ждали. Временами молодого монаха огорчала растущая слава, но ему задавали все новые и новые вопросы, и он понимал, что именно ему суждено на них ответить.
Шел 380 год. Для Церкви настали более-менее сносные времена – смута, которую 60 лет назад посеяли еретики-ариане, постепенно улеглась, однако имела колоссальные последствия – не хватало священников, нравы духовенства упали. Среди клира было немало тех, кто воспринимал священство как стабильный источник дохода, а не как служение. На фоне происходящего труды антиохийского отшельника звучали очень актуально, и местный епископ Мелетий, который знал Иоанна лично и даже крестил его, все чаще подумывал над тем, чтобы сделать его своим помощником. Периодически они беседовали об этом, но Иоанн все время отказывался, пока, наконец, Мелетию не удалось убедить монаха в обратном.
Шесть лет Иоанн пробыл в сане диакона и еще десять – священником. В первый период на нем одном лежала забота об обездоленных горожанах – он посещал больных, помогал бедным, защищал в судах невиновных, помогал тем, кому надеяться больше было не на кого. Диакона Иоанна, которого раньше знали как бескомпромиссного адвоката, теперь уважали не только бедняки, но и богатые. Постепенно он стал совестью Антиохии, с его мнением считались даже те, кому «море было по колено». И этот авторитет работал даже в самых непростых ситуациях… За красноречие его прозвали в народе Златоустом.
В священническом сане служение Иоанна было несколько иным. Теперь он обладал правом проповеди, а значит – мог говорить публично, касаясь самых острых социальных тем. Святой не боялся никого – для него и богач, и бедняк были одинаковы равны перед Богом, одинаково ответственны за судьбу страны. Он понимал, что устройство мира не изменишь в нынешних земных реалиях, но зато можно изменить душу, сделать ее чище, светлее.
Иоанну было очень трудно. Он понимал, что очень много людей слушают его только потому, что он говорит красиво. Он видел, сколько еще пороков встречается в этом мире, но он же и несказанно радовался, когда хоть один человек, услышав его слово, становился на путь покаяния. В этом служении Златоуст видел цель всей своей жизни. Теперь он понимал, что Господь не зря отвел его от монашества – он нужен был не в пустыне, а здесь, среди народа. Между тем ему готовился новый крест – стать во главе целого патриархата и быть образцом нравственности в одном из самых богатых, но и самых распущенных городов мира – Константинополе.
Наверное, Златоуст так до конца своих дней и проповедовал бы в Антиохии, если бы не Евтропий – советник императора Аркадия. Когда в столице умер прежний архиепископ, перед властями встала проблема – кого избрать взамен почившего. С одной стороны, претендент должен быть образованным и талантливым, но, с другой стороны, император хотел иметь в своих руках марионетку, которую можно было использовать в своих целях, и которая не играла бы собственную политическую игру. Такой кандидатуры среди столичного духовенства у императора не было. И тут Евтропий рассказал ему об Иоанне из Антиохии. Расчет был прост – красноречие Златоуста повысило бы престиж Константинополя, а неискушенность в политике гарантировала бы нейтральность нового святителя в сложном переплетении столичных интриг. Как впоследствии оказалось, Аркадий и Евтропий глубоко ошиблись: на роль придворной марионетки им следовало подбирать кого угодно, только не Златоуста.
В далекую Сирию были посланы гонцы. Прибыв на место, они поняли, что антиохийцы не согласятся расставаться со своим пресвитером, и решили действовать обманом – вызвали Златоуста за город, посадили в колесницу и лишь там раскрыли перед ним все карты. Случившееся пресвитер воспринял как волю Божью и противиться не стал. В итоге 28 февраля 398 года его возвели на святительский престол.
Сначала нового архиерея полюбили все – говорил он складно, в проповедях касался только богословских и библейских тем. В храме, где обычно служил Иоанн, всегда собиралось столько народа, что святитель с горечью говорил: «пришли не в храм Божий, а как в театр на представление». Такое положение до того не нравилось Златоусту, что иногда он резко обрывал свою речь и молчал, пока народ не успокоится. Архиепископ видел, что искренние чувства к нему питают лишь самые обездоленные, которые увидели в нем своего защитника. И он стал прилагать все усилия, чтобы помочь им.
Первое, что сделал Златоуст – направил все деньги патриархии на благотворительность. До него эти средства тратились на что угодно, только не на добрые дела. При Златоусте же была построена сеть приютов, ночлежек и богаделен, где людям давали не только кров, но и еду, а самым немощным обеспечивался уход. Следующим шагом стало оздоровление клира – Иоанн просто низложил диаконов и пресвитеров, которые занимались коррупцией или вели непристойный образ жизни. То же самое святитель предпринял и в отношении монастырей – он лично опрашивал монахов и девственниц, и если видел, что человек ищет не подвига, а легкой безбедной жизни за чужой счет, то выдворял таких личностей из обителей. В своей резиденции Златоуст ввел жесткие правила, отменил все пиры, которые до него устраивались едва ли не ежедневно. Сам святитель вел строжайший образ жизни, был прост в общении и доступен для беседы.
Все это возвысило его в глазах народа, но резко охладило к нему отношение со стороны знати. Против Иоанна стала формироваться коалиция – в нее вошли все, кто был «обделен» и «унижен» новым владыкой. Во главе этой оппозиции стала сама императрица Евдоксия, которой тоже пришлось выслушать от святого немало «приятных слов» о себе. Было понятно, что Златоуст переступил некую запретную грань. Но отступать он не намеревался. Да и не шел он ни на какой конфликт – он просто говорил правду, стоял за правду и добивался правды. За нее он в итоге и пострадал.
Кульминацией противостояния стал собор «под дубом» 404 года – позорное судилище, на котором ряд епископов во главе с александрийским папой Феофилом обвинили Златоуста в ереси и лишили сана. У Феофила были свои мотивы так поступать – до середины IV века Александрия занимала ведущее положение на Востоке. Когда же столицей империи стал Константинополь, это преимущество было утрачено. Но еще долго африканские папы боролись за то, чтобы в Новом Риме сидел их человек. Златоуст вел себя независимо, Феофилу это не нравилось, и он решил уничтожить конкурента при первой же возможности.
Из столицы Иоанна выгоняли дважды, и оба раза на его защиту стал народ. Сначала власти не ожидали, что поднимется такая мощная волна людского гнева, что весь Константинополь будет охвачен пожаром и погромами. Боясь разрастания недовольства, императрица лично в письме попросила святителя вернуться в город. И он вернулся. Но пробыл на кафедре всего два месяца: святителя спровоцировали на новый конфликт, и его резкая реакция на беззакония со стороны императрицы послужила поводом для второго изгнания. На этот раз власти действовали более продуманно, в город был введен контингент, на случай волнений армия приготовила план жестокого подавления. Святитель это понимал, поэтому и второй раз сдался сам, умоляя народ не поднимать мятеж и не допустить кровопролития…
Если во время первого изгнания к Иоанну отнеслись с уважением, то во второй раз воинам был отдан приказ всячески его унижать. Златоуста переправили через Босфор и несколько недель везли в армянскую деревню Кукузу. Путь был трудным – святителю давали самую худшую еду и одежду, рано будили и не давали спать по ночам, заставляя быть свидетелем оргий, которые устраивали сопровождавшие его воины. На все это святитель смотрел с болью, но ни разу не произнес слова ропота. Наоборот, его главными словами была фраза «Слава Богу за все!».
В Кукузе святитель прожил три года. Здесь он подружился с местными христианами, которые помогали ему всем, чем могли. О месте ссылки узнали старые друзья Златоуста. Спустя несколько месяцев после его прибытия сюда стали наведываться те, для кого этот человек стал образом настоящего пастыря и подвижника. По меткому замечанию современников, три года Кукуза была центром христианского Востока – сюда шли письма со всех концов империи, а Златоуст отвечал на них своими знаменитыми посланиями, в которых, как и прежде, поднимал самые острые вопросы, обличал, наставлял, утешал.
Такое положение не нравилось врагам: даже вдали от столицы Иоанн продолжал быть живым укором для их совести. Было решено отправить святителя на самую окраину империи – в Пифиунт, город на восточном побережье Черного моря. И теперь отряд воинов шел по скалистым тропам Армении и Иверии, сопровождая великого старца в его последнем земном пути…
***
Кончался третий месяц перехода… Старый человек еле держался на лошади. Под мокрой грязной одеждой отчетливо проступали кости – он почти ничего не ел вот уже несколько дней. Он не мог есть – старая язва не давала покоя. Скорее бы селение – там можно было хоть прилечь… «Господи, слава Тебе за то, что даешь мне силы!»…
– Командир, смотри, огонь! – в голосе впереди идущего воина послышалась нескрываемая радость. Он показывал на дома, которые виднелись вдали в миле от них.
– Это Команы. Но мы заночуем прямо здесь. – Голос Анфимия был сух и тверд.
– Ведь мы и так уже несколько недель нигде не останавливаемся, а только и делаем, что ночуем в этих мокрых кустах…
– Замолчи, Сисиний! Это приказ! Пленник не должен отдыхать в нормальном жилье, пока не будет доставлен в Пифиунт.
Разожгли костер, стали греть еду. Предложили арестанту, но он только попросил воды. После ужина отряд лег спать, оставили на страже лишь двоих часовых.
Иоанн не спал. Он чувствовал, что ему осталось совсем немного. «Неужели умру в пути?» – мелькнуло у него в голове, но едва он так подумал, возле него выросла фигура. Это не был воин – одежда была явно не солдатская и даже какая-то старинная. Через секунду Иоанн понял, что перед ним – епископ. Но откуда епископу быть в такую позднюю пору в этой глуши.
– Не бойся, брат Иоанн! Я Василиск, епископ этого города. Мужайся, завтра мы будем вместе!
И фигура исчезла. Подумав, Иоанн вспомнил, что в Команах действительно служил епископ Василиск, который был умучен за Христа сто лет назад… «Значит, действительно – скоро», – подумал святитель, и на его лице появилась слабая улыбка. Впервые за несколько дней он спокойно уснул, несмотря на промозглый туман.
Наутро стали собираться в путь. Иоанн позвал Анфимия.
– Все эти месяцы я не просил у тебя ничего, но сегодня хотел бы обратиться к тебе с просьбой. Перед нами – Команы. Там наверняка есть храм. Я чувствую, что до Пифиунта я не дойду, и желаю причаститься перед кончиной.
Анфимий долго смотрел вдаль… Потом медленно, будто сам себе, проговорил.
– Мне дан приказ никуда тебя не завозить. Я не могу его нарушить. Садись. Никаких заездов!
Отряд двинулся дальше. Старец чувствовал, что силы тают с каждой минутой. Вдруг перед глазами зарябило, и он почувствовал, как падает с коня на голые острые камни… Боли слышно не было. Последнее, что он запомнил: «Ладно, заворачивай в город, он уже не жилец». Дальше святой не помнил ничего…
Очнулся он от звука песнопений. Пели псалмы… Старец открыл глаза и увидел над собою нескольких людей. Они взволнованно что-то обсуждали, пока один из них не воскликнул: «Жив!»
– Слава Богу, ты жив, отец!
Сознание вновь вернулось к Иоанну, но он знал, что времени у него мало.
– Братья, принесите мне пресвитерские одежды, я хочу последний раз совершить приношение Богу.
Собравшись с силами, Иоанн встал. На миг воинам, стоявшим у входа в храм, почудилось, будто их арестант помолодел… Он надел принесенные ему облачения и начал свою последнюю литургию. Слова молитвы лились из его уст, и даже солдаты, не привыкшие к сантиментам, ощущали некоторое волнение. Иоанн будто растворялся в словах литургии, и создавалось впечатление, что сами ангелы повторяют возносимую им молитву. Ближе к концу службы его голос становился все слабее, последние слова он буквально шептал. Под конец святитель медленно опустился на колени… все стоящие кинулись к старцу, и подняли его на руки. Они могли видеть, как глаза Иоанна сияли невыразимой радостью, и услышали последние слова великого подвижника.
– Слава Богу за все!
