В книге «Честно я тянул мой воз», названной по строчке Александра Твардовского и замечательно составленной его многолетним биографом Андреем Турковым, — среди фрагментов из воспоминаний современников, писем, стихотворений и дневниковых записей самого поэта, — встретился мне один вроде бы неприметный отрывок: «…Первое легкоморозное весеннее утро, прогулка к Дмитриевскому, петухи на селе, церквушка на крутом берегу Истры, сосняк по отвесному обрыву, тишь, легкая чистая свежесть и бодрость, снежная пойма реки в дымке по горизонту, простор, тихая радость, хоть молиться там впору» (запись в Рабочей тетради от 24 марта 1955 года).
Эта запись и стала для меня еще одной личной встречей с Александром Трифоновичем, которого, я, конечно, никогда в жизни не видел, но о котором как-то по-особенному думаю с того давнего дня, когда один близкий мне человек прочитал на память стихотворение «На дне моей жизни». Им и завершается, как вы увидите, сегодняшняя подборка поздней лирики Твардовского в «Строфах», — приуроченная к сорокалетию со дня кончины поэта. Услышав эти стихи, я помню, ахнул: неужели это смиренное, тихое и мудрое слово вырвалось у проваренного во всех водах советского писателя, автора «Василия Теркина» и несгибаемого борца за журнальный островок свободы под названием «Новый мир»?..
В последние годы, благодаря публикациям его дневников, жаждущему читателю начала приоткрываться в своей полноте не только драматическая судьба этого великого человека, но и его душа: героическая, страдающая. Он не был религиозен, но был всегда, как бы высоко его ни возносила житейская «линия жизни», — живой частью души народа, подспудно сохраняющего в себе тоску по Вечности.
Мы верим, что «река времён» не сумеет унести от нас Твардовского. Мудрость и красота его лирики заденет не одно думающее сердце.
И еще... Я думаю, что когда в день прощания Солженицын широко перекрестил А. Т., лежащего в гробу, это был никакой не жест и не вызов властям.
Это было естественное движение души младшего собрата.
Павел КРЮЧКОВ, редактор отдела поэзии журнала «Новый мир»
* * *
Не много надобно труда,
Уменья и отваги,
Чтоб строчки в рифму, хоть куда,
Составить на бумаге.
То в виде ёлочки густой,
Хотя и однобокой,
То в виде лесенки крутой,
Хотя и невысокой.
Но бьёшься, бьёшься, так и сяк —
Им не сойти с бумаги.
Как говорит старик Маршак:
Голубчик, мало тяги...
Дрова как будто и сухи,
Да не играет печка.
Стихи как будто и стихи,
Да правды ни словечка.
Пеняешь ты на неуспех,
На козни в этом мире:
Чем не стихи? Не хуже тех
Стихов, что в «Новом мире».
Но совесть, та исподтишка
Тебе подскажет вскоре:
Не хуже — честь невелика,
Не лучше — вот что горе.
Покамест молод, малый спрос:
Играй. Но Бог избáви,
Чтоб до седых дожить волос
Служа пустой забаве.
1955
* * *
Допустим, ты своё уже оттопал
И позади — остался твой предел,
Но при тебе и разум твой, и опыт,
И некий срок ещё для сдачи дел
Отпущен — до погрузки и отправки.
Ты можешь на листах ушедших лет
Внести ещё какие-то поправки,
Чертой ревнивой обводя свой след;
Самозащите доверяясь шаткой,
Невольно прихорашивать итог...
Но вдруг подумать:
Нет, спасибо в шапку,
От этой сласти береги нас Бог.
Нет, лучше рухнуть нам на полдороге,
Коль не по силам новый был маршрут.
Без нас отлично подведут итоги
И, может, меньше нашего наврут.
1968
* * *
Когда обычный праздничный привет
Знакомец твой иль добрый друг заочный
Скрепляет пожеланьем долгих лет,
Отнюдь не веселит такая почта.
К тому же опыт всем одно твердит,
Что долгих лет, их не бывает просто,
И девятнадцать или девяносто —
не всё ль равно, когда их счёт закрыт.
Но Боже мой, и всё-таки неправда,
Что жизнь с годами сходит вся на клин,
Что есть сегодня, да, условно, завтра,
Да безусловно вздох в конце один.
Нет, был бы он невыносимо страшен,
Удел земной, не будь всегда при нас
Ни детства дней, ни молодости нашей,
Ни жизни всей в её последний час.
1969
* * *
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете —
Живых и мертвых, — знаю только я.
Сказать то слово никому другому,
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить. Даже Льву Толстому —
Нельзя. Не скажет, пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За своё в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
1958
* * *
На дне моей жизни,
на самом донышке
Захочется мне
посидеть на солнышке,
На тёплом пёнушке.
И чтобы листва
красовалась палая
В наклонных лучах
недалёкого вечера.
И пусть оно так,
что морока немалая —
Твой век целиком,
да об этом уж нечего.
Я думу свою
без помехи подслушаю,
Черту подведу
стариковскою палочкой:
Нет, все-таки нет,
ничего, что по случаю
Я здесь побывал
и отметился галочкой.
1967
