Зачем христианину философия?

Редко кто всерьез пытается опровергать значимость философии, однако и особой доблестью или добродетелью занятия философией не считаются. Действительно, нигде в Священном Писании — ни в Ветхом, ни в Новом Заветах — мы не найдем указаний к занятиям философией. Есть десять заповедей, заповеди блаженства, есть послания апостолов с практическими рекомендациями на разные случаи жизни — и нигде не сказано: философствуйте. Да и что это такое: заниматься философией?

В этой связи вспоминается высказывание Хайдеггера в одной из лекций, посвященных Платону. Говоря о феноменологии, он замечает: «Доходит до того, что некоторые считают, будто феноменология — это такое уютное занятие: лежа на диване, дымить трубкой и созерцать бытие». Образы философа-разгильдяя и философа-школяра, которые только рассуждают о бытии и небытии, строят умозрительные конструкции, не имеющие ничего общего с реальностью, появились вместе с философией, и с тех пор властвуют многими умами.

Еще во II в. по Р.Х. греческий сатирик Лукиан потешался над философским образом жизни и недостижимостью философского идеала мудреца. В диалоге «Гермотим, или о выборе философии» один из собеседников говорит своему ученому другу:

«Прошло уже почти двадцать лет, как я вижу тебя занятым все одним и тем же делом: бродишь по учителям или сидишь, уткнувшись в книжку, да переписываешь свои заметки к их беседам, всегда бледный от размышлений и весь иссохший».

Сорокалетний (!) Гермотим надеется лишь лет через двадцать пожать плоды своих философских усилий, тщетность которых ловко высмеивается его остроумным другом.

Да и сами ученые мужи нет-нет да подпустят шпильку в адрес многомудрых занятий. Великий Эразм писал в «Похвале глупости», что-де философы непригодны для каждодневной жизни. С иронией это было сказано или нет, не принципиально: может, это жизнь непригодна для философии, но что же, легче от этого? Есть жизнь, а есть философия. Есть, правда, авторитет традиции: культурный человек обязан… ну, скажем, хотя бы раз в жизни открыть Платона. Но зачем?

Конечно, далеко не все, что делается людьми, в том числе и философами, рационально, и не всему можно найти рациональное объяснение. Скажем, влечет человека к философии. Но не всех влечет, кого-то и не влечет вовсе. У кого-то, скажем, «жена, дети, Серна, дети от Серны и еще от одной женщины, которая живет в Ростове-на-Дону». Впрочем, и без Серны и женщины в Ростове-на-Дону, с одной женой и детьми, все равно не до философии.

И вот тут случается самое удивительное. Для Отцов Церкви — Иустина Философа, александрийцев Климента и Оригена, а затем и каппадокийцев Василия Великого и Григория Богослова — не стоит вопрос о том, зачем христианину философия, потому что христианство — это и есть истинная философия. Философия как не что-то оторванное от жизни и замкнутое в узкие пределы школы, а как сама жизнь, доступ к истинному бытию.

Семен Франк: как русский философ искал истину в эпоху глобальной катастрофы

Но что это значит? Самый, пожалуй, краткий текст в истории философии — и один из наиболее глубоких — предлагает познать самого себя. Этот призыв стал своего рода символом философии. Многие знают, что он был начертан в храме Аполлона в Дельфах и обращен к входившим в храм. Мы не очень хорошо представляем, что он означал в культовом контексте. Возможно, как полагают некоторые исследователи, речь идет о необходимости хорошенько осмыслить вопрос к оракулу и спросить что-то действительно важное, а не беспокоить божество по пустякам. Это, несомненно, хороший совет, но при чем тут мы?

В «Благодарственной речи» Оригену свт. Григорий Чудотворец (а может, какой-то другой ученик Оригена — авторство речи оспаривается) говорит о самопознании как о важнейшей составляющей христианского образования: «Это действительно — самая прекрасная задача философии, которая именно приписана и преимущественнейшему из пророческих духов, как мудрейшее повеление: познай самого себя». А, например, святитель Василий Великий, комментируя стих из Второзакония (15:9), начинающийся словами «внемли себе», рассматривает его как как аналог дельфийского «познай себя»: «Но внемли себе, то есть душе своей. …Исследуй себя самого, кто ты; познай естество свое…».

«Самая прекрасная задача философии» — самопознание. Если вдуматься, это значит, что качество философствования никак не связано с количеством прочитанных книг (хотя сами-то Отцы были прекрасно образованы). То, к познанию чего призывается христианин, — это не учение Платона или других философов, а он сам. Более того — это самая важная, самая прекрасная его задача, без выполнения которой — об этом тоже пишет и Григорий Чудотворец, и Василий, и другие авторы — он не может познать Бога. Человек — единственный достойный познания предмет, потому что человек — это образ Божий. Именно в этом смысле говорит о самопознании предшественник Оригена во главе Александрийской школы, Климент: «Изречение “познай себя” очень многозначительно. Оно указывает на то, что ты смертен и рожден человеком, напоминает тебе о том, что ты есть в сравнении с величием Жизни, не важно, говоришь ли ты, что ты знаменит и богат или, напротив, ты считаешь, что ты богат, но людская молва не предоставляет тебе привилегий, тебя достойных. Познай, говорит мудрец, откуда ты, по чьему образу создан, какова твоя сущность, кто тебя сотворил и каково твое отношение к Богу».

Здесь, впрочем, есть одна тонкость. Христианину подобает философствование в смысле самопознания — без этого он не может понять Бога. Познать надо не что такое «человек» вообще, не что такое «идея человека», а что такое ты сам. В этом смысле философия — это, конечно, не штудирование книг и не умозрительные построения. Это своего рода духовная практика. Но в чем эта практика заключается? Если мы возляжем на диван, закурим трубку и будем созерцать самих себя — будет ли это философией?

В сущности, ни в диване, ни в трубке нет ничего плохого. Однако сама концепция философии как духовной практики приходит к нам из античной литературы, и без этой литературы очень сложно понять, что же имеют в виду под самопознанием и христианские авторы, и их языческие коллеги. Заметим, что идея познания божественного через познание себя самого восходит к Платону. Это его Сократ в «Федре» вопрошает: «Чудовище ли я, замысловатее и яростней Тифона, или же я существо более кроткое и простое и хоть скромное, но по своей природе причастное какому-то божественному уделу?» А в «Алкивиаде I» оказывается, что познание себя — это познание «наиболее божественной» части своей души, т.е. познания и разумения.

Но дело не только в том, что сама философская идея самопознания зародилась в Академии, и даже не в том, что александрийцы и каппадокийцы были хорошо знакомы с Платоном, а потому и мы должны (это довод, но речь не об этом). Философия как духовная практика неотделима от изучения философских текстов. Чтение и изучение сами по себе — практика. Они требуют аскетизма, внутренней дисциплины, сосредоточенности. Но что еще более важно, чтение — это опыт обращения к самому себе.

Скажут, что Сократ ничего не писал. Это верно. Но это не значит, что он ничего не читал: более того, в «Федре» он признается, что помешан на том, чтобы слушать чтение сочинений. И главное: надпись на храме Аполлона в Дельфах он все-таки знал — и с этого началось не только его, но и наше философствование, ведущее от познания текста к познанию себя, а от познания себя — к познанию Бога.