Тайная жизнь русских слов: почему мы называем мир «миром»?

Тема моего сообщения: «Мир», «воля», «смирение» в языковой культуре досоветской, советской и постсоветской эпохе. Ну я – Алексей Шмелев, преподаю в Московском государственном педагогическом университете в качестве профессора кафедры русского языка, заведую отделом русской речи в Институте русского языка РАН, ну еще я председатель орфографической комиссии РАН, ну это… на самом деле, существуют еще какие-то характеристики, но я предпочитаю их опустить. И перейти к плану сегодняшнего моего выступления.

Я начну с рассказа об истории представления о «мире», «воле», «смирении» и «примирении», так сказать об истоках. В действительности, они имеют давние индоевропейские корни. Потом о том, как некоторые особенности перевода святых равноапостольных Кирилла и Мефодия повлияли на семантику слова «мир» в церковнославянском, а в последствии в русском языке. Затем буду говорить о словах «мир» и «воля» уже в русском языке в досоветское время, а дальше в советском дискурсе. И отчасти расскажу какую роль играет представление о воле в романе Александра Солженицына «В круге первом». А закончу историей слов «смирение» и «воля» уже в наше в постсоветское время.

Ну индоевропейские корни. Как писал академик Топоров, вот это древнее индоевропейское представление… противопоставлении мира и воли, которое отражалось в частности в противопоставлении иранских божеств Митра и Варуна, но не только в этом. Митра и Варуна - это точное соответствие индоевропейским корням мира и воли, в точности то же самое, что и соответствующие русские слова. Это противопоставление двух сущностей. «Мир» обозначает нечто вроде такой привычной нормы, гармонии. Вот это значение слов типа мир. А «воля» это… то, что воля - это индоевропейское слово, ясно всем, знающим какие-то другие, скажем, европейские языки, это слово просто со значением «желание», соответствует и глаголу хотеть. Ну скажем латинское volare, французское vouloir, английское слово will, немецкое wunsch. Это в точности тот же корень, что и в современном русском «воля». Ну слово «воля» в современном русском… есть два значения, иногда даже это почти два разных слова. Это воля как желание: такова моя воля. И воля как нечто похожее на свободу: отпустить на волю. Ну вот об этом развитии слова воля я еще, может быть, скажу пару слов. А «мир» обозначало, как я уже сказал, такую привычную норму, гармонию. По-видимому, этимологически это как-то связано со словами типа милый. Но… р – был такой довольно древний суффикс. Но уже в славянском языке времен Мефодия и Кирилла, слово «мир» по-видимому не было омонимичным, не то, что было два разных слова мир как в современном русском языке: мир как противоположность войны и мир как вселенная или человеческое сообщество. А было одно слово мир, обозначающее вот такую гармонию. То, что в современном русском языке выражается в таком сочетании и до сих пор используется «мир и лад», вот когда есть «мир и лад» это обозначалось словом «мир». При этом мы знаем, что как в тексте Писания, так и в богослужебных текстах, часто рядом встречаются греческие слова ηρεμία [iremía] (спокойствие, мирная жизнь – это перевод еврейского שָׁלוֹם [shalom]) и κόσμος [kosmos] (вселенная, миропорядок, человеческое сообщество). Позднее слово «козмос» было заимствовано в славянские языки и вообще в большинство языком мира в виде космос (05:00). И тут было такое неожиданное решение Мефодия и Кирилла, ну если это они были переводчиками богослужения, вообще правильнее сказать переводчиков богослужебных текстов и первых переводов Писания. Обоим греческим словам, четко различающимся по смыслу, совершенно разные слова «ирими» и «козмос», было поставлено в соответствие одно и то же слово «мир», потому что оно подходит и для одного и для другого. Мир – это гармония, лад, от такой вот миропорядок, как устроена вселенная, с другой стороны, мир – это гармония в отношениях между людьми, между народами, отсутствие вражды, лад. То есть слово мир подходило и для того и для другого. Важно, что эти слова в греческом тексте встречались все время рядом, и в результате возникло некоторое, ну такое почти… можно сказать поэтически – сближение, а можно сказать – каламбур, соединение двух одинаково звучащих, но значащих совершенно разное, слов в одном и том же тексте. Конечно, в современном языке мы воспринимаем мир–отсутствие войны и мир-вселенная-человеческое сообщество как омонимы. И более того, как известно, по правилам поздней церковнославянской орфографии по меньшей мере XVII века, а на самом деле еще раньше, их немножко стали стараться различать на письме и в дореформенной русской орфографии они уже и писались по-разному. Мир как отсутствие войны, спокойствие, мирная жизнь – с «и» восьмеричным. А мир как вселенная, человеческое сообщество - с «i» десятеричным, с и с точкой. Это было до 1918 года или до декабря 1917 года, смотря когда считать произведенную орфографическую реформу. Как писал академик Топоров, главный вклад славянского переводчика, бесспорно сознательный и не от бедности языка и ограниченности языковой фантазии зависящий, состоял в кодировании одним, именно одним, словом двух разных греческих слов «козмос» и «ирими», славянское «мир» скрепило два понятия, разведенные греческим языком, как бы восстановив глубинную связь мира как порядка вселенной и объекта этот порядок воплощающего с одной стороны, и мира как наиболее глубоко укоренного состояния мира вселенной. Когда говорится, что эти два понятия разведены греческим языком, это, конечно, некоторая фигура речи, поскольку по-гречески это разные слова, и разные слова в большинстве языков мира. Более того, разные слова в разных славянских языках, исключением является церковнославянский русский. Ну несколько примеров, когда слова мир и мiр встречаются рядом. Ну вот примеры из текста Писания я даю, так сказать, гражданским шрифтом, но в церковнославянской орфографии, т.е. с сохранением различия написания вот такого и такого мира. «Ми́ръ оставля́ю ва́мъ, ми́ръ мо́й даю́ ва́мъ: не я́коже мíръ дае́тъ, а́зъ даю́ ва́мъ», «сiя́ глаго́лахъ ва́мъ, да во мнѣ́ ми́ръ и́мате: въ мíрѣ ско́рбни бу́дете: но дерза́йте, [я́ко] а́зъ побѣди́хъ мíръ.». Ну опять два слова мир в совершенно разных смыслах. И при этом это такие часто - каждый год – звучащие тексты в богослужении. Дальше я уже просто в обычной гражданской русской орфографии, ну такие постоянно встречающиеся в богослужении формулы. «Мира мирови у Господа просим» - это прошение в ектенье, «мир мирови даруй» - это в заамвонной молитве. По-гречески, разумеется, никакого созвучия в приведенных примерах нет, и нету в переводах на другие языки, если православное богослужение переводится на другие языки, никакого созвучия нет. И это соположение созвучных слов проникло и в сферы, далекие от церковной жизни, вот можно, например, вспомнить советские выражения «миру мир» и «за мир во всем мире». Опять, выражения такие вполне ходовые, но при этом каламбур возник только в следствие решения переводчиков. В некоторых случаях, совпадение звучания позволяет как будто бы выразить оба смыла. Начинающий ектенью возглас «Господу помолимся» понимается многими и понимался многими несколько неточно. Значит, в греческом оригинале здесь используется слово «ирими», речь идет о молитве в согласии и мирном духе. По-английски говорится: In peace let us pray unto the Lord, т.е. имеется в виду именно мирный дух. Но многие прихожане, слушающие славянское богослужение – носители русского языка – понимают этот возглас несколько по-иному (10:00): помолимся как бы вместе, сообща, всем миром. И происходит - ну небольшой, но все равно – сдвиг смысла, а можно сказать, что выражаются одновременно оба смысла: и в мирном духе и все вместе. Т.е. вообще говоря эти смыслы и не противоречат друг другу. Ну вот пример из романа Льва Толстого «Война и мир»:

Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из-под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:

— «Миром господу помолимся».

«Миром, — все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью — будем молиться», — думала Наташа.

Ну вот видно, что она понимала это, конечно, как миром в смысле все вместе. Более того, по-видимому, Лев Толстой, который едва ли читал церковнославянский текст богослужения, но конечно он присутствовал и знал его хорошо со слуха, тоже, по-видимому, думал, что миром как все вместе. По крайней мере, в издании «Войны и мира» миром вот в этом отрывке напечатано вот с «i» десятеричным. Ясно, что это некоторый вызов для переводчиков, ну вот перевод на английский язык, первое прошение на ектенье переведено как именно «в мирном духе»: «In peace let us pray unto the Lord». А дальше Наташа думает: «As one community, without distinction of class». Т.е. вот все вместе без различия классов, без вражды, соединенные братской любовью. Ну довольно буквальный перевод, но почему Наташа так думает, английскому читателю совершенно не понятно, потому что совершенно разное говорится, а в русском тексте совершенно становится ясно. Ну вот известен… известна фраза Александра Пушкина из стихотворения «Пора, мой друг, пора» - на свете счастья нет, но есть покой и воля. В связи с тем… я почему упоминаю эту фразу, дело в том, что слово покой – это слово, которое можно было бы использовать вместо слова мир в значении отсутствия войны, спокойствия и в польском, по-польски, мир – это именно pokój [по́кой], т.е. покой. А мир в значении вселенная в большинстве советских… славянских языков передается словом со значением свет, ну по-польски świat, но также почти и во всех славянских языках. Как я уже говорил, церковнославянский русский составляет некоторые исключения, но и по-русски можно было бы, ну скажем, на душе мир и на душе покой – это примерно одно и то же. Во всем мире и на всем свете – примерно одно и то же. Можно было бы использовать покой и свет, но использовано было вот другое решение переводчика. И тогда с другой стороны, если бы Пушкин следовал стратегии переводчика богослужения или переводчиков, вот Мефодия и Кирилла предположительно, то вместо фразы «На свете счастья нет, но есть покой и воля» он мог бы написать так: «на свете счастья нет», используя слово мир – «в мире нет благополучия», «но есть покой и воля», вместо слова покой употребить слово мир – «но есть мир и воля». Вернувшись к древнему индоевропейскому противопоставлению, но уже тут соединению как бы мира и воли. Они уже не противопоставляются как космос и хаос, а скорее соединяются и вот человек, дальше он говорит, что «…замыслил я побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег». Вот он туда убежал от городской суеты, и в этой обители дальней обретает и волю и покой одновременно. Но это уже совершенно другой подход к пониманию этих понятий. Но, правда, мы знаем, что Евгений Онегин, который думал, что вольность и покой могут быть заменой счастья, дальше говорит «как я ошибся, как наказан». Ну и тут выступает тема о счастье, о которой я говорить никак не буду, но это отдельная тема мифологемы счастья в советское время, изменение смысла слова счастья, отношение к слову счастье в нонконформистском дискурсе, ну этого я дальше касаться не буду.

А перейду к еще одному сюжету, связанному с миром, а именно к смирению. Дело в том, что, вероятно, этот перевод привел к новым граням в осмыслении смирения и соответствующего глагола смириться, а также прилагательного смиренный. Смирение восходит к греческому ταπεινός [tapeinós], не восходит, а переводится как греческое ταπεινός [tapeinós]. Но при этом само слово смирение исторически было связано со словом мера (15:00), с самых древних памятников писалось с буквой «ѣ»: съмѣренъ, съмѣрити. Но дальше, по-видимому, произошла некоторая контаминация, наряду со словом смирение в русском языке существует это слово мир – примирение, ну и в русском, и в древнерусском, и в церковнославянском существовали соответствующие слова, и в силу звукового сходства слова смирение, и глагол смириться, и прилагательное смиренный стали писаться с буквой «и» и пониматься соответствующим образом, у них немножко сдвинулось понимание. Ну вот первоначально что такое смирение? Это некоторое умирение своих притязаний, ну и одновременно человек не думает о себе слишком высоко. Как сказано в Писании, Господь гордым противится, смиренным же дает благодать. Ну вот тут смиренным ταπεινός [tapeinós], как по-гречески говориться. Или «смиритесь пред Господом и вознесет вы»: исходный смысл смирения – отсутствие гордости и готовность принимать унижения. И эта идея сохраняется и в латинском humilitatem, и в английском заимствованном слове humility. Слово восходит к слову humus – «земля». Т.е. человек считает себя не выше земли и вот его можно попирать, вытирать об него ноги. Это вот смиренный человек. А вот на славянской, на русской почве слово смирение приобрело дополнительные коннотации, и дополнительные оттенки смысла. Вот характерный комментарий покойного владыки Антония Блума: «Мы привыкли думать о смирении, как о состоянии человека, который перестал видеть в себе что бы то ни было, что могло бы вызвать в нем тщеславие, гордость, самодовольство. Но смирение еще нечто большее. Это примиренность до конца, это мир со всем». Ну мы знаем, что владыка Антоний большую часть своих проповедей читал по-английски, и, разумеется, когда он читал по-английски, говоря о слове humility, ничего похожего он не говорил, он именно связывал это со словом «земля». А вот по-русски появляется возможность указать еще на одну сторону смирения. Т.е. возникает такая ассоциация с миром. И стали развиваться представления о смирении как об особом типе поведения не буйного такого, мирного. Это представление содержалось отчасти в греческом ταπεινός [tapeinós], но очень вот стало характерно для русского языка. Народное «смиренный» и дальнейшее «смирный» стало означать вот именно такое поведение «не буйный». Это видно из многих производных слов, таких как присмиреть, т.е. стать смирным, не буйным. Вот был… буйствовал человек, стал мирным. Усмирить – вот всякие бунты усмиряют правительственные войска. Смирительная рубашка, это то, что по-английски называется straitjacket, когда человек не может двигать руками, и народное выражение смиренный, то, что в литературном языке смирный, скажем, в известном стихотворении Николая Некрасова «Про генерала Топтыгина» применяется к медведю. Разумеется, не предполагается, что медведь обладает христианской добродетелью смирения. Предполагается, что он не опасен, он смирно ведет себя. Более того, в позднем церковнославянском языке, в том числе и в современном церковнославянском языке, слово смирение иногда просто обозначает мир, и используется уже не для перевода греческого ταπεινός [tapeinós] - смирение, а греческого ηρεμία [iremía] – мир. Ну вот, в Евангелие от Луки говорится, что если… ну там какой-то царь не способен с малым войском противостоять идущему на него большому войску, т.е. он должен взвесить свои возможности, и если он поймет, что он не может противостоять, «Аще ли же ни, ещé далéче емý сýщу», т.е. когда еще далеко этот неприятель, «молéнiе послáвъ мóлится о смирéнiи», т.е. просят о мире. Он будет просить о мире, по-гречески это отчетливо сказано ἐρωτᾷ τὰ πρὸς εἰρήνην [erotá tá prós eirínin]. Вооружившись, охраняет свое имение, то его имение в безопасности – в «мире». Егдá крѣпкiй вооружився хранитъ свóй двóръ, во смирéнiи сýть им´ѣнiя егó, ну опять по-гречески говориться ἐν εἰρήνῃ ἐστὶν τὰ ὑπάρχοντα αὐτοῦ [en eiríni estín tá ypárchonta aftoú]. Ну разумеется, в древних памятниках там никакого смирения не было, было просто слово «мир». Например, в Чудовом Новом завете в обоих случаях, оно писалось по-разному, но тогда еще не было этого орфографического различия. Выбор был довольно произвольный. (20:00)

Ну я много говорил о мире, но разумно сказать нечто и воле, которая в древности, как мы видели, противопоставлялась слову мир. А воля – это некоторый такой… некоторое соответствие свободе, слову свобода. Вот когда-то президент Рейган сказал, что в русском языке, ну в переводе можно сказать, нет слова свобода. Имелось в виду, что нет точного соответствия английскому freedom. Надо сказать, что как известно, по-русски есть сразу два слова: свобода и воля. Правда, в английском языке тоже есть два слова: freedom и liberty. И этим английский язык отличается от французского, немецкого, но не отличается от русского. Ну я не буду сейчас рассказывать про английские слова freedom и liberty, чем они различаются, но важно, что freedom употребляется с указанием свобода чего это: freedom of speech – свобода слова. И freedom – это может быть свобода от чего-то: freedom from persecution – свобода от преследования. Кроме того, в английском еще слово free – «свободный» - употребляется в значении не имеющий каких-то потенциально опасных… ну, например, жевательная резинка без сахара называется по-английски sugar free. По-русски едва ли кто-то скажет жевательная резинка свободная от сахара. А liberty во всех таких контекстах не употребляется, а употребляется в таких относительно торжественных контекстах, как, скажем, статуя свободы называется The Statue of Liberty. Либо это… ну человек может сказать «я позволю себе сделать то-то и то-то» - I take the liberty – я беру на себя свободу. Но русские свобода и воля противопоставлены не совсем так. То есть свобода похожа на слово freedom, хотя не в точности, мы говорим, действительно, свобода слова, свобода от чего-то, и статую свободы мы назовем, конечно, статуей свободы, а не статуей воли. И первые слова американской Декларации независимости, когда ее авторы считали самыми очевидными истинами - The self-evident truth – люди рождаются, обладая некоторыми неотъемлемыми правами - inalienable rights – такими как в частности право на жизнь, свободу и стремление к счастью. По-английски, конечно, там liberty and the pursuit of happiness. Слово счастье все время всплывает в моем рассказе, но про него я говорить не буду, и чем happiness отличается от русского «счастье», но важно, что опять переводом на русский служит слово свобода. А воля – слово очень специфически русское, хотя оно похоже на liberty в том отношении, что предполагает какую-то такую неограниченность, нельзя говорить о каких-то аспектах воли, нельзя говорить о воле слова так, как мы говорим о свободе слова, нельзя говорить о воле от чего-то, как мы говорим о свободе от чего-то, вот воля – это некая такая абсолютная вещь, когда человек может делать все, что хочет, может идти куда хочет, но при этом он принимает на себя (ну сейчас бы сказали, это, конечно, не образ мыслей, который был еще столетие тому назад и сейчас отчасти сохраняется), принимает на себя риски, что может что-то произойти неприятное. Как бы нет никаких дорог, вот свобода предполагает, что ты можешь идти куда хочешь, но у тебя есть какие-то дорожки удобные, указывающие ориентиры, и в общем с дорожек сходить и ходить по ххх не приветствуется. А воля предполагает, что никаких нет дорожек, ты можешь идти куда хочешь, никаких правил нет. Свобода вообще говоря предполагает порядок, хотя и не столь жестко регламентированный, а мир концептуализуется как жесткая упорядоченность сельско-общинной жизни, и не случайно сельская община так и называлась «мир». А свобода ассоциируется с жизнью в городе. Название городского поселения «слобода», как известно, этимологически тождественно слову «свобода». Существует сотни рассуждений на тему свободы и воли. Иногда таких образных, где описывается разница между свободой и волей, иногда говорится, что… скажем, когда Радищев хотел свободы, а Пугачев – воли. Радищев хотел облагодетельствовать народ конституцией, а Пугачев тем, что дать возможность всем жить как дикие звери, не имея никаких законов. Ну, действительно, Василий Жуковский когда-то писал (25:00), что свобода – это совершенная подчиненность одному закону или совершенная возможность делать все, что не запрещает закон. Свобода гражданская, он о разных видах свободы говорил. А, конечно, говорить это про волю никак нельзя, она никакой подчиненности закону не предполагает. И вот такая подчиненность – это именно такая характерная черта свободы. Не случайно название (такая была организация) «Народная воля», но те, кто знает историю, знают, что она возникла в результате раскола другой организации «Земля и воля», которая разбилась на организации «Черный передел» и «Народная воля». И «Народная воля» - это была уже совсем такая террористическая организация, в частности она ответственна за убийство императора Александра II. Вот понятно, что такое… вот это народная воля. А что такое народная свобода? Вот существовала партия народной свободы, иначе она называлась кадетская партия, или конституционно-демократическая, эта партия таких либерально настроенных профессоров. Они в силу такого вольномыслия, оппозиционных настроений, они могли даже с сочувствием относиться к террористам, но, тем не менее, сами никак не были замешаны ни в каких террористических актах, даже представить себе этого нельзя. Разница между народной волей и народной свободой хорошо видна. Примечательно, что слово свобода имеет множественное число, в отличие от слова воля. Я говорю о слове воля в значении свобода, там можно говорить о разных свободах, и это начиная с начала XX века это было такое распространенное требование разных свобод. Известен эпизод из воспоминаний Шульгина, когда он говорил с Керенским, который воспринимался им как единственный вождь революции, в определенный момент он спросил: «А что бы Вас устроило?» Ну Керенский сказал: «Важно только одно, чтобы власть перешла в другие руки». И Шульгин удивленный спросил: «А Вам больше ничего не надо?» И Керенский махнул рукой и сказал: «Ну еще там свобод разных: сло́ва, печати, собраний». Ну видно, что это для него было не так важно, это характерный жест русский – махнуть рукой, - по которому русские опознаются во всем мире, когда говорится о чем-то неважном, и слово «так» - ну так, свобод разных или там свобод – не очень важное. Ну тут надо еще добавить, может быть, про слово «вольность», которое широко использовалось в языке в конце XVIII – в начале XIX века, поэты писали стихотворения, оды с названием вольность, в частности у Пушкина есть ода «Вольность». Но тут, видимо, играло роль влияние польского языка, wolność в польском – это такая важная вещь, политическая свобода, за которую надо бороться, которую надо отстаивать, и в настоящее время слово вольность практически не используется, а точнее используется в очень суженном значении – позволял себе всякие вольности. Но еще в XVIII веке ходил указ о вольности дворянства, уже в XIX веке в «Горе от ума» говорится «он вольность хочет проповедать», т.е. это было такое слово с гораздо более широким значением. Ну и в настоящее время отчасти возрождается слово вольный, от которого образовано «Вольное историческое общество», ну об этом я еще скажу несколько слов.

Теперь можно перейти к советскому словоупотреблению. В советском официозе, когда речь шла о строительстве нового мира, значит, слово «мир» было важным в обоих смыслах, первоначально в основном вот в смысле «новая вселенная», слово мир употреблялось более широко в этом значении. А после Второй мировой войны в основном в значении «комитет сторонников мира», «борьба за мир» и в несколько другом смысле. А слово воля практически не употреблялось в официальном дискурсе. Вольный – употреблялось, и наречие вольно. Скажем, известна песня на слова Василия Лебедева, который писал под псевдонимом Кумач, «Широка страна моя родная»: там говорится «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», эта песня написана в 1937 году. Дальше слово мир стало широко использоваться, но существенно, что слова, связанные с соглашением и примирением (30:00), использовались в основном как брань с отрицательной окраской. Его совершенно не было в дореволюционном употреблении, ну вот характерные примеры: положительный персонаж Аркадия Гайдара, который не был даже как следует грамотен, про него говорится, «…что это не мешало ему быть хорошим профессионалом-повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать Советскую власть. <…> самою сильною бранью считал он слово “соглашатель”». Можно было думать, что эта специфическая черта этого персонажа, но на самом деле таких примеров можно находить сколько угодно. Вот еще пример из воспоминаний Евгении Гинзбург, которая рассказывает о партийном следователе, который ее допрашивал, это еще перед арестом, она пишет: «Ругательства его были еще далеки от тех, которые мне довелось потом услышать в НКВД, это были политические ругательства: “соглашатели”, “праволевацкие уроды”, “троцкистские выродки”, “примиренцы задрипанные”». Чрезвычайно характерно, что здесь присутствуют и «соглашатели», и «примиренцы», и, собственно, ничего хуже быть не может. Если в словаре Даля все такие слова… ну соглашатель – это тот, кто привнес согласие, мир в какую-то жизнь… отмечены положительно. То вот толкование словаря советского времени, толкового словаря под редакцией Ушакова, ну вообще об этом словаре можно было бы отдельно рассказывать, об истории создания этого словаря, словарь вообще выполнен очень хорошо, профессионально, но описывает специфический советский язык, т.е. тот язык, который предписывался советским людям середины 30-х годов. Вот слово примиренец. Примирение, примиренец – помета политическая, т.е. других примиренцев не бывает. И «примиритель» не бывает. Толкование: человек, старающийся примирить, сгладить или скрыть классовые противоречия, занимающийся пособничеством деятельности оппортунистов, как правых, так и левых, пытающийся обезоружить партию большевиков в ее борьбе с оппортунизмом. Ну понятно, это толкование лингвистического словаря, это не энциклопедия, это толковый словарь русского языка. Ну вот дается такое толкование. А вот какие примеры: «Когда объявляется война правому уклону, правые уклонисты обычно перекрашиваются в примиренцев и ставят партию в затруднительное положение. Чтобы предупредить этот маневр уклонистов, надо поставить вопрос о решительной борьбе с примиренчеством» (Сталин 1929 год); «Примиренцы всегда являлись агентами меньшевизма, троцкизма и правых в рядах партии большевиков» - кого угодно, но важно, что это плохо. Тут еще слово примиренчество потреблено. Вот как толкуется слово «Примиренчество» - политическое – политика примирения с классовым врагом, сглаживание или сокрытие классовых противоречий, пособничество деятельности оппортунистам, как правых, так и левых, ведущая к разоружению в борьбе с оппортунизмом. И тоже пример из постановления семнадцатой партконференции за 1932 год: «Только в решительной борьбе как с левым, так и с правым оппортунизмом и примиренчеством к ним, за генеральную линию нашей партии ВКП(б) обеспечила создание предпосылок для выполнения первой пятилетки в четыре года, разгром классового врага и победу социализма в СССР». Даже трудно дойти до конца предложения, но видно, что примиренчество – это то, ч сем надо непримиримо бороться. Слово «непримиримый» наоборот носило положительную окраску. И таких примеров тоже очень много есть в советских текстах того времени. И дальше другой пример: «Примиренчество всегда являлось и является опасным оппортунистическим отклонением от генеральной линии партии, с которым большевистская партия всегда вела и ведет непримиримую беспощадную борьбу». Вот слово «примиримый», мы видим, что слово «примиренчество» - это плохо, а «непримиримый» - наоборот хорошо. И партия ведет непримиримую борьбу с примиренчеством. Вот видно, как изменился язык по сравнению с языком XIX века. Но я говорил и о слове воля. Слово воля в официозе не использовалось. Но зато оно широко использовалось в речи заключенных, а поскольку система ГУЛАГов в каком-то смысле пронизывала всю страну, то слово воля оказывается в устной речи того времени, оно было вполне частотным, оно просто не использовалось ни в каких официальных источниках. Воля обозначала весь мир за пределами системы ГУЛАГа. Отсюда такие слова как вольный, вольняшка, на воле. Причем, слова эти часто использовались иронически, просто люди (35:00), не заключенные, вот они все назывались вольняшки. Вольные, а на лагерном жаргоне – вольняшки. И на воле. Существенная такая мысль, тут я перехожу к роману «В круге первом», существенная мысль, что «…погоня за внешним, чаще всего материальным благополучием, лишает обитателей воли (вольняшек) подлинной духовной свободы…». То есть вот есть воля, но свободы там нет. И слова, относящиеся к вольняшкам в романе «В круге первом», как и в других произведениях на тюремно-лагерную тему, часто упоминаются в ироническом ключе. Вот характерные примеры: «По вольняшечьему недомыслию», «доверчивых лопоухих вольняшек», «вольняшки не знают цены вещам», «преуспевающих близоруких, не тертых, не битых вольняшек», «вольняги рассыпались по увеселительным заведениям». И два совсем таких характерных изречения, одно из них, правда, несколько сокращено в окончательном тексте романа «В круге первом»: «…только зэк наверняка имеет бессмертную душу, а вольняшки бывают за суетой отказаны в ней…», ну и в другом месте «… у вольняшек не было бессмертной души, добываемой зэками в их бесконечных сроках, вольняшки жадно и неумело пользовались отпущенной им свободой, они погрязли в маленьких замыслах, суетливых поступках…» Ну вот то, что они «жадно и неумело пользовались отпущенной им свободой», это несколько смазывает вот такое противопоставление воли и свободы. И, по-моему, в окончательном тексте этого нет. Правда, в романе «В круге первом» встречаются и традиционные употребления, такие как, например, «вольный ветер», но они являются исключениями и тоже могут предполагать иронию. Например, когда упоминаются пересылки, этапы, один из персонажей романа говорит: «…честное слово, как будто вольный ветер подул: пересылки, этапы, лагеря - движение…» Использование слово вольный с непосредственной отсылкой к пушкинской эпохе встречается единственный раз вот в таком неироническом ключе, а именно в пушкинском смысле. В словах Нержина, когда празднуется день его рождения, который уже на советском языке называется именинами: «… Вот именно этого вида счастье, мужского вольного лицейского стола, обмена свободными мыслями без боязни, без укрыва, этого счастья ведь не было у нас на воле…» Вот опять появляется тема счастья, вот она все время появляется в связи с этими словами, хотя я стараюсь ее убрать на задний план. Но важно, что это такой вид счастья, такой «мужской вольный лицейский стол», с отсылкой напрямую к пушкинскому времени. «И обмена свободными мыслями без боязни» - и вот этого счастья возможности обмена вольными мыслями не может быть на воле. Вот та идея, потому что на воле люди боятся, и, соответственно, сами лишают себя свободы. Значит вольность тут прямо противопоставляется воле, поскольку на воле она не возможна. При решении темы свободы оказывается, что она почти не совместима ни с волей, ни с покоем. Подлинной духовной свободы на воле нет и быть не может. И в частности, тюремщики сами не свободны, как говорит заключенный, которого вызвали к министру госбезопасности Абакумову, он говорит Абакумову: «Свободу Вы у меня давно отняли, а вернуть ее не в ваших силах, ибо ее нет у Вас самих». Отсутствие свободы на воле связано с повсеместно господствующим страхом, человек боится лишиться свободы и сам себя ее лишает, лишает себя возможности свободного поведения. И тут действует общий закон: пока человеку есть что терять, он не может чувствовать себя свободным. А в заключении он снова обретает свободу, поскольку бояться ему больше нечего. Как сказано в том же романе: «Только в тюрьме, а не на семейной воле, мужчина так свободен в мыслях, не связан в поступках и готов к жертвам». Но выясняется, что и в тюрьме, особенно на привилегированной шарашке, где происходит действие романа «В круге первом», человеку есть что терять. И отсюда недоумение, выраженное одним из персонажей: «Неужели и в тюрьме нет человеку свободы? Где же она тогда есть?» И остается надежда, что где-то в каторжном лагере, где терять будет уж точно нечего. Ну там несколько примеров. «… едучи в лагерь, Нержин и сам ощущал, что возвращается к важному элементу мужской свободы: каждое пятое слово ставить матерным…» Но сейчас к этому элементу уже многие носители русского языка вернулись, независимо от каторги, но для 1949 года, когда происходит действие романа, это было еще не принято и возможно это было ровно в ситуации каторжного лагеря. Или как говорит другой персонаж: «В каторжный так в каторжный, может быть, хоть там свобода слова, стукачей нет». Но тут поразительная перекличка (40:00) с «Преступлением и наказанием», в котором тоже встречается похожая парадоксальная формула, в эпилоге говорится, что теперь уже в остроге на свободе Раскольников мог все обдумать, т.е. в остроге на свободе – в Петербурге никакой свободы нет. А вот в остроге обретается свобода. Ну здесь обнаруживается другая сторона упомянутого закона: пока человеку есть что терять, он не может чувствовать себя свободным. Но, тоже как говорит Бобынин: «…Человек, у которого отобрали все, уже не подвластен вам, он снова свободен…». Т.е. для романа «В круге первом» чрезвычайно важным оказывается различение воли и свободы. Воля целиком относится к внешним обстоятельствам и противопоставлена заключению, вот есть заключение и есть воля. А свобода по своему существу может быть только внутренней. Не то, что все русские тексты именно так противопоставляют волю и свободу, но это очень характерное противопоставление.

Теперь понятно, что следует вернуться к смирению. Я вот говорил о примиренчестве и соглашательстве в языке советского времени. А что же на счет смирения? И тут надо заметить, что смирение ни в официальном языке, ни в неформальной речи в советское время практически было неупотребительным. Ну понятно, что в некоторых случаях просто возникала семантическая несовместимость (по смыслу слова не сочетались), Анна Вежбицкая отметила, что словосочетание «смиренный коммунист» невозможно, потому что просто свойства этих слов не позволяют им сочетаться. При этом еще в начале XX века глаголы примириться и смириться различались управлением. Можно было примириться с кем-либо, чем-либо. А смириться, т.е. умерить свою гордость, перед кем-либо или перед чем-либо. Лидия Чуковская в «Записках редактора» 1960 года писала (заметьте, это 1960 год именно, это уже вторая половина XX века): «…раньше мы писали смириться перед чем-нибудь и примириться с чем-нибудь, теперь в газетах читаем смириться с чем…» И она задается вопросами: приобретение это или утрата для литературного языка; какую роль сыграл редактор; что проникло в печать по недомыслию, невежеству или небрежности редактора, а что по его убеждению. И тут она еще задает вопросы, но при этом в 1960 году она воспринимает это как абсолютную новость. Надо заметить, что уже в начале… ну в конце XX века в 90-е годы в переписке с Александром Солженицыным (и даже в начале XXI века) она уже уверенно пишет, что как неграмотно стали говорить смириться с чем-нибудь. При этом сам Солженицын как раз следовал такому новому употреблению и даже писал «смирение с чем-то». Вот примирение с чем-то – это нормально, а вот смирение с чем-то, я думаю, для большинства носителей русского языка все равно немного непривычно. Для Лидии Чуковской это было почти невозможным. Правда, тут она ошибается, потому что, на самом деле, смириться с чем-то встречалось еще в XIX веке. Это не то, что новое приобретение. Оно было, действительно, редким. Предполагалось просто абсолютивное «смириться»: «Смирись, гордый человек!» А вот смириться с чем-то – это, действительно, новая идея такой резигнации и примирения с действительностью. Слово смиренный устарело, кроме стилизованного дискурса, и этим оно отличается от английского humble. По-английски смиренный – humble, но humble встречается настолько часто в современной речи, есть такая специальная эмоция humbled, когда человек говорит, что я чувствовал себя немножко неловко, неудобно, как бы вот я смиряюсь, но это обычно… этим же выражается и гордость человека, обычно, когда человека кто-то похвалил из важных людей, вот он по поводу этой похвалы говорит что-то вроде мне неловко. Но, кроме того, очень характерная английская формула, которая даже получила сокращение при помощи букв IMHO – In my humble opinion – буквально «по моему смиренному мнению». Сейчас и по-русски часто пишут ИМХО, сокращая вот эту английскую формулу. По-русски никто не скажет «по моему смиренному мнению», можно сказать только «по моему скромному мнению». В настоящее время конструкция смириться с кем-либо или с чем-либо стала совершенно обычной и более частотной, чем смириться перед сем-либо или перед чем-либо, но смирение с кем-либо или с чем-либо несколько непривычно, хотя вот, как я говорил, Солженицын пишет «доверчивое смирение с судьбой». И вот примеры уже постсоветского употребления, когда смирение уже с чем-то все же встречается, вот Зализняк говорит «полное смирение с чем-то», писал: полное смирение с его непостижимостью, не подвержены всеобщему унынию, смирению с обстоятельствами, смирение с попыткой вернуть прошлое. Примеров таких много. Но в действительности они вот довольно старые, я говорил, что могли встречаться и в XIX веке. Ну вот, скажем, у Лажечникова (это первая половина XIX века) говориться «пошли мне дух терпение и смирение с этим бешенным». Тем самым, не то, что это такая абсолютная советская новация.

Ну и наконец – постсоветское употребление. Что в настоящее время? Ну вот разные так сказать оттенки понимания смирения, глагола смириться и слова смиренный часто стали перетекать одно в другое, и отчасти эти слова немного возродились, сейчас все равно довольно редко говорят о смирении, ну, за исключением специальных жанров, таких как церковная проповедь, да и там редко говорят, но, тем не менее, встречаются русские тексты, где упоминается и смирение, и смиренность. Ну вот, скажем, что пишет Солженицын: «Любимые русские святые – смиренные русские молитвенники. Не спутаем смирение по убеждению и безволию. Русские всегда одобряли смирных, смиренных и юродивых». Ну значит, тем не менее, Солженицын считает необходимым сказать, что «не спутаем смирение по убеждению и безволию», то, что все-таки смирение по убеждению легко смешивается с безволием, это в его сознании уже существует.

Слова примирение, соглашение и компромисс лишились отрицательного ареола, поэтому вполне можно сказать в текстах середины XX века, ну вот в словаре Ушакова, скорее отражены сочетания типа «гнилой компромисс», а сейчас можно сказать «удалось достичь компромисса», т.е. компромисс может быть и чем-то хорошим. Но одно из этих слов сохранило отрицательную окраску, а именно слово «сговор». В XIX веке это было слово сгово́р, тоже означало нечто хорошее в отношениях, ну часто о браке предстоящем. А в современном языке это слово обозначает уголовно наказуемое деяние, какое-то преступление совершено по сговору. А слово воля, вообще говоря, не устарело, но часто воспринимается как стилизация, за исключением одного типа конструкции «вырваться на волю», «убежать на волю», ну часто это может о животных, о птичках, «улетела на волю». Ну о людях, находился в замкнутом пространстве, но сумел вырваться. Не случайно, слово воля в романе «В круге первом» в переводах на английский язык переводится просто как outside, т.е. нечто, находящееся вне.

Ну и заключительное замечание – «смиренная благодарность за внимание». Спасибо!