После окончания гражданской войны опустошенные советские республики охватила настоящая золотая лихорадка. Она была вызвана не открытием новых месторождений, а изданием декрета Президиума ВЦИК от 2 января 1922 года. Документ предписывал изъять у Церкви и других религиозных организаций все имевшиеся у них в наличии предметы из драгоценных материалов. Формальным поводом для проведения этой масштабной акции стал голод в Поволжье, Украине, Крыму и на Нижнем Урале. В пропагандистских листовках говорилось, что конфискованные ценности продадут, и на полученные средства будет закуплено продовольствие для страдающих регионов. Но на самом деле у власти был совсем иной мотив разворачивать против Церкви целую армию чиновников и сотрудников спецслужб. Обитатели Кремля преследовали, как минимум, две цели.
Во-первых, деньги были нужны отнюдь не для продовольственной помощи голодающему населению. Первоочередной задачей провозглашалась создание стабилизационного фонда, который в ближайшем будущем смог бы стать основой грандиозных экономических преобразований. К тому же близилось время Генуэзской международной конференции, на которой советское руководство надеялось получить признание Запада и щедрые заморские кредиты. Участие в ней тоже требовало немалых средств – и на содержание делегации, и на организацию банкетов, и на подношения «нужным» людям. Да и в самом советском руководстве хватало тех, кто не прочь был поживиться за государственный счет.
Во-вторых, Церковь была заклятым врагом режима. Причина лютой ненависти к Православию крылась не столько в религии, сколько в идеологии. Духовенство и активная часть мирян являлись носителями старой культуры, совершенно чуждой строителям нового порядка. И если Церковь с огромными оговорками могла все-таки признать легитимность власти большевиков, то сами революционеры были настроены решительно против любого инакомыслия. Религии не было места в новой идеологии, а значит – верующие должны были либо отказаться от своей веры, либо умереть. Наибольшее беспокойство у большевиков вызывало священство, и именно оно подлежало физическому и поголовному истреблению. Отсрочка была дана лишь тем, кто так или иначе подыгрывал новым властям, однако и этих людей планировалось со временем либо окончательно перевоспитать, либо уничтожить.
Первая волна расстрелов прокатилась по стране сразу после революции – в 1918 году. Но гражданская война ставила перед большевиками иные задачи, и о духовенстве как-то забыли. Правда, ненадолго – в конце 1921 года число арестов и расстрелов снова пошло в рост. И тут бы запустить карательную машину на полную мощность… ан, нет, не могли коммунисты этого сделать. Причина была проста – если бы в стране начались массовые преследования духовенства, западные страны под влиянием белой эмиграции попросту не стали бы общаться с советской делегацией в Генуе, и ни о каком международном признании тогда не могло бы быть и речи. Поэтому, большевики вынуждены были притворяться демократами, дав Церкви видимую свободу. И все-таки Ленин не мог оставить «религиозный вопрос» без внимания. Он решил действовать по-другому и использовать голод в качестве повода для развязывания масштабных гонений. План был прост – изъятие ценностей предполагало конфискацию и богослужебной утвари. По церковным правилам, эти предметы считаются священными и переплавке не подлежат. Власти знали, что верующие будут протестовать против вторжения в алтари светских лиц, и заранее планировали выставить мирян и священников как вредителей, которые выступают против спасения голодающих крестьян. А с вредителями разговор один – арест и расстрел. Чтобы придать подобным карательным мерам хотя бы некоторую видимость законности, проводились показательные судебные заседания, на которых, как правило, людей обвиняли по многим пунктам. Самый громкий такой процесс состоялся над митрополитом Петроградским Вениамином (Василием Павловичем Казанским).
Формальным поводом для ареста владыки послужил его отказ выдавать отрядам ЧК богослужебную утварь из храмов Петрограда. Однако были у спецслужб и скрытые мотивы – за плечами митрополита были долгие 26 лет служения. За все это время он сумел снискать любовь народа и верность духовенства. По сути, владыка был негласным лидером всей антибольшевистской оппозиции Петрограда, и власти видели в нем сильного соперника.
Сын простого карельского священника, Василий Казанский начал свой путь в различных духовных семинариях, где на первых порах был одним из лучших учеников, активистом духовного просвещения, а затем – после принятия сана и монашества – преподавателем, инспектором, ректором. И на каком бы посту не находился будущий святитель, он везде проявлял заботу о простых учениках, оставаясь для них внимательным отцом и заботливым наставником. В 1910 году архимандрит Вениамин был рукоположен в епископы и стал одним из помощников столичного митрополита. Скромный и простой в общении, он отличался от многих владык своей тесной связью с паствой, лично возглавлял богослужения, часто совершал крестные ходы по Питеру, не чурался простых рабочих. Больше всего он любил посещать не центральные городские районы, а прилегающие к заводам окраины, где жили самые бедные петербуржцы. Свое епископское служение владыка совмещал с активной общественной деятельностью – возглавлял общество трезвости, читал лекции, на которые могли прийти все желающие. По сути, в ведении епископа находилась вся духовная образовательная система столичной епархии, которую святитель поднял на очень высокий уровень.
2 марта 1917 года владыка возглавил Петроградскую кафедру на правах исполняющего обязанности правящего архиерея, а 28 мая его возвели в сан архиепископа, и город полностью перешел под омофор владыки. Но даже будучи поставлен на такой высокий пост, он продолжал быть открытым простым человеком. В интервью одной из газет сразу после своего избрания, архиепископ Вениамин заявил: «Бумажное делопроизводство, всякую формалистику я буду по возможности от себя отстранять. Мое дело – быть в живом и непосредственном общении с паствой. Тут предстоят огромные задачи и огромная работа… Нужно все строить по-новому, да притом так, чтобы это встречало полнейшее признание со стороны широких масс верующего люда. Мне уже представляется необходимость особой поездки по селам и деревням епархии. Тут, быть может, на местах, придется обсуждать устройство приходских советов, благотворительных и просветительных учреждений». И владыка эту программу стал воплощать в жизнь – он ездил в самые отдаленные местечки и села, собирал приходские советы и собрания верующих, общался, доносил до людей последние вести церковной жизни. Святитель искренне любил свою паству, видел в каждом верующем живого человека с реальными радостями и проблемами. И они отвечали его такой же любовью.
Когда начались гонения большевиков и появились первые жертвы среди священства, владыка стал помогать тем матушкам-вдовицам, на чьих руках остались несовершеннолетние дети. Сам терпя нужду, он делился последним. Тем временем тиски красного террора сжимались все сильнее. Первый удар большевики нанесли по домовым и дворцовым церквям, которые вместе с остальными зданиями переходили в собственность государства. Однако отдельно стоящие храмы владыке удалось отстоять. Священство было напугано и морально подавлено, один лишь архипастырь держался достойно среди разгулявшейся анархии и подавал пример другим. В этих тяжелейших условиях ему удалось наладить в Петрограде мало-мальски активную церковную жизнь, продолжить функционирование некоторых духовных учебных заведений. Его усилиями Александро-Невская лавра так и не была отдана большевикам. При митрополите и епископском совете начало работу особое бюро, которое регистрировало безработных клириков и предоставляло им места в больших приходах Петрограда. Как ни странно, в «столице революции» большинство населения, несмотря на активную пропаганду безбожия, оставалось верующим – процент религиозности был высок даже среди рабочих.
Репрессии ужесточились, священников объявили тунеядцами, и тех, кто не попал под расстрел, привлекали к общественным работам. На деле это была каторга, поскольку условия такого труда были крайне тяжелыми. В 1919 году митрополит Вениамин добивается, чтобы духовенство было освобождено от принудительных работ, а иерейским семьям был дан минимальный пакет социальных гарантий. При этом занимал жесткую общественную позицию, с чиновниками был вежлив, но непреклонен, когда дело касалось интересов Церкви. Призывал народ не участвовать в первомайских демонстрациях, если они приходились на дни поста. Особое внимание уделял православным братствам, которых при владыке в Питере было несколько, и все они вели активную деятельность. Все дела решал лично, сохраняя при этом живую связь с рядовыми клириками. Вот как отзывался о святителе епископ Алексий (Симанский), впоследствии – патриарх Московский: «Митрополит Вениамин держит в своих руках все нити управления, и от него, с одной стороны, исходит инициатива различных начинаний, с другой – сильная поддержка тех, кто трудится на том или ином поприще. Он все знает, что у него делается, а также кто и как делает свое дело, и он умеет показать и свое одобрение, и свое неудовольствие. Он прекрасно учел и понял, в чем заключается при настоящих условиях и в таком городе, как Петроград, сила архипастыря – в возможно частом и тесном общении с народом. И он и себя лично, и своих викариев направляет к тому, чтобы все более и более расширять круг своего молитвенного общения с верующим народом. И это ему удается в большой мере».
Более-менее сносная жизнь для верующих петербуржцев кончилась с падением восстания матросов в Кронштадте 17 марта 1921 года. Власть стала сильнее закручивать гайки – Ленин понимал, что если бунт, поднятый моряками Балтийского флота, будет поддержан другими людьми, земля под большевиками может серьезно зашататься. Наиболее сочувствовали восставшим люди старшего поколения, в основном – верующие. В итоге 16 июля 1921 года владыку вызвали в ЧК, где взяли с него подписку о невыезде.
Летом того же года начался голод. Церковь откликнулась сразу, и на нужды обездоленных регионов были собраны значительные средства. Но вскоре государство закрыло фонд помощи Поволжью, заявив, что для решения проблемы необходимо привлечение более значительных средств. Митрополит, следуя указаниям патриарха Тихона, разрешил выдавать чекистам церковные ценности, не имеющие евхаристического предназначения. При этом было официально оговорено, что священники должны контролировать процесс передачи, дабы избежать спекуляций. Особо чтимые святыни владыка предлагал откупать у государства. Но напряжение нарастало. Городские спецслужбы получили указание насильно отбирать ценности. В свою очередь владыка заявил, что отдавать богослужебные сосуды равносильно кощунству и запрещается канонами. Весной 1922 года кампания по изъятию началась по всей губернии. То тут, то там вспыхивали стычки верующих с милицией, несмотря на то, что владыка призвал прихожан действовать законными методами: «Со стороны верующих совершенно недопустимо проявление насилия в той или другой форме... При изъятии церковных ценностей, как и во всяком церковном деле, не может иметь место проявление каких-либо политических тенденций. Церковь по существу своему вне политики и должна быть чужда ей».
Между тем шла и другая политическая борьба. Группа священников во главе с Александром Введенским, которые были сотрудниками большевицкого режима, добивалась от патриарха Тихона, чтобы он признал легитимным обновленческое движение. Но патриарх своего согласия не дал – обновленчество по многим пунктам серьезно нарушало церковные каноны и, по сути, было светской организацией с церковным антуражем. Поддержать подобное не мог ни один архиерей. В содействии обновленцам отказал и владыка Вениамин, которого в своем завещании патриарх указал вторым возможным кандидатом на Московскую кафедру в случае своей кончины. Власти понимали, что популярность Петроградского митрополита растет, и его нужно поскорее ликвидировать.
Против святителя сфабриковали дело, обвинив в антисоветской пропаганде и подстрекательстве к бунтам. 1 июня владыка был арестован, и на следующий день заключен в тюрьму. 10 июня начался судебный процесс, к которому кроме митрополита Вениамина было привлечено еще 85 человек, как духовенства, так и мирян. На суде свидетелям и лично митрополиту задавались разные вопросы, порою совсем не касающиеся предмета обсуждения. На все нападки владыка отвечал спокойно, с достоинством и осознанием своей невиновности. Народное мнение тоже было на стороне обвиняемого, защита сумела доказать, что действия митрополита не привели к бунтам, а, наоборот, смогли утихомирить разгоряченную толпу и предотвратить кровопролитие. Несмотря на это, суд вынес заранее заготовленный приговор – расстрел!
На последнем заседании Владыке дали последнее слово. Это право он использовал для защиты своих друзей. Он понимал, что власть решила уничтожить его. Держался святитель невозмутимо, полагаясь на волю Божью. В своем последнем письме он писал:
«В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел всей душой, что времена не те и не придется переживать, что они переживали. Времена переменились, открывается возможность терпеть ради Христа от своих и от чужих. Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий, избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот Рубикон, границу, и всецело предаться воле Божией. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением. <…> Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо».
Из одиннадцати человек, приговоренных к расстрелу, помилования были удостоены семь. Четырех обвиненных, в том числе – и владыку, расстреляли в неизвестном месте. Реабилитировали святителя в 1990 году. Архиерейский Собор 1992 года причислил митрополита Петроградского и Гдовского к лику мучеников. Этот несгибаемый, мужественный и верный Христу пастырь стал одним из первых, кого прославили в числе новомучеников и исповедников земли Русской.
