Культурология кощунства

Идея возможной “актуализации” традиционных религиозных смыслов через придание им постмодернистских форм обсуждается с того момента, как появилось само слово “постмодерн”. В самом общем виде эта идея основана на представлении о том, что поскольку неотъемлемым признаком эпохи Модерна была последовательная секуляризация, то ситуация Постмодерна неизбежно влечет за собой десекуляризацию и возвращение к традиционному религиозному сознанию.

Но здесь возникает принципиальный вопрос, – о какой конкретно религиозности идет речь?

Когда пытаешься выяснить ответ на него возникает впечатление, что речь идет о каком-то ницшеанском дионисийском культе со всеми его карнавальными “прелестями”, в коем якобы пребывал весь европейский мир, пока его не задавил “тоталитарный дискурс” Модерна. Если бы это было так, то оправдания Постмодерна были верны, однако Модерну предшествовали не дионисийские культы, а средневековое христианство.

Европа Модерна выросла из христианских корней и многие ценности христианства сохранились в самом Модерне, одна из которых – это представление об уникальности каждой человеческой личности, свободной и ответственной за свою свободу. Если христианство и входило в конфликт с Модерном, то как одна ценностная иерархия с другой ценностной иерархией, между которыми были и очевидные противоречия, и столь же очевидные сходства. Для Постмодерна же христианство в целом, а уж православие в особенности – это такой же “тоталитарный дискурс”, со своим глобальным “метанарративом” и своим “логоцентризмом”. Любая попытка христианства утвердить свои ценности и смыслы всегда будет встречать сопротивление со стороны постмодернистского сознания, в лучшем случае путем “безопасного” глумления и кощунства.

Таким образом,

стремление оправдать постмодернистские акции антицерковной направленности посредством самого христианства является логичным проявлением оправдания Постмодерна “справа”, которое было достаточно популярно в среде российской радикальной молодежи 90-х годов, а сегодня стала уже общим местом постмодернистских дискуссий.

И поэтому нужно быть всегда готовым к тому, что какую бы кощунскую акцию ни породило сегодня современное “актуальное искусство”, всегда найдется какой-нибудь “искусствовед” или “арт-критик”, который будет с умным видом рассказывать о том, что на самом деле эта акция куда больше выражает “подлинный христианский дух”, чем вся “официальная” Церковь. При этом, религиозные взгляды самого “искусствоведа”, обнаруживающего “подлинно христианский дух” в любой антихристианской акции, могут быть не только сугубо не ортодоксальными, но и вообще не имеющими отношения к какой-либо религии.

В аннотации к «Духовной Брани» сказано: “Икона должна быть освобождена от исторического «шлейфа», который несёт в себе рудименты рабовладельческого строя, феодализма, деспотизма, патриархальности, мракобесия, невежества, подавления личности. Вот почему за отправную точку приняты образы участниц феминистической группы Pussy Riot, которые стали символом борьбы за духовную свободу, за живое религиозное чувство против всех попыток узурпировать его, прикрываясь «традиционными религиями», «общественной моралью», “духовными основами государственности” и тому подобных симулякрами”.

До сих пор все призывы к обновлению иконописного искусства и всей церковной эстетики в целом сводись к необходимости изменить привычные формы, сохранив неизменное содержание. Никто из философов, независимо от степени их ортодоксальности, не говорил о том, что иконопись не должна развиваться и что существует какой-то универсальный канонический кодекс, диктующий правила иконописания во всех мельчайших подробностях. И все же от того, что нет этого кодекса правил, не следует, что нет никаких правил вообще.

Если иконическим изображением может быть всё, что угодно, то любая философия иконы не имеет никакого смысла.

О том, какое значение икона имеет для Православной Церкви, достаточно говорит хотя бы то, что утверждению иконопочитания был посвящен последний, Седьмой Вселенский Собор, и таким образом, почитание икон – это даже не канон, а догмат Церкви. Поэтому ко всем аспектам иконописи, вплоть до технических приемов нанесения краски, необходимо относиться со всей серьезностью и никакой самочинный произвол здесь недопустим.

Прогрессистский тезис о том, что икона должна развиваться “в ногу со временем” исходит из понимания иконы как средства для максимально удобного восприятия Бога, подобного телевизору, который когда-то был чернобелым, а теперь достигает эффекта 3D. Но икона, наоборот, призвана не к тому, чтобы приспособить Бога к человеческому восприятию, а чтобы возвысить самого человека до восприятия Бога: изображаемый образ должен быть адекватен не тому, кто его воспринимает, а Тому, Кого он изображает, ибо “честь, воздаваемая образу, переходит на первообраз”, по знаменитой формуле святителя Василия Великого. Именно этой задаче служат воспетая отцом Павлом Флоренским обратная перспектива и “однотипная” “бесплотность” иконических образов. Кроме того, все православные иконы существуют в общем контексте богословской и литургической жизни Церкви, и поэтому пресловутая

проблема понимания иконописи современным человеком напрямую связана с его способностью оказаться внутри, а не вовне Церкви, и поэтому воспринимать иконы изнутри, а не извне церковного опыта.

Относиться к иконе лишь как к сколь угодно возвышенному живописному полотну, которое должно отражать какой-то этап в историческом развитии живописи, это то же самое, что воспринимать потир лишь как красивую чашу, годную для столового употребления.

Что конкретно имеется в виду под этим “историческим шлейфом”, от которого должна избавиться иконопись, не сразу очевидно, поскольку к самому содержанию иконописи подобные понятия вообще не применимы – где мы встречам “рудименты рабовладельческого строя” в иконе Ветхозаветной Троицы Андрея Рублева или иконе Владимирской Богоматери? Наоборот, все правила иконописи как раз были призваны к тому, чтобы максимально освободить иконописные изображения от случайных влияний, затемняющих чистоту образа.

Но вот вопрос – какое отношение к освобождению иконы от какого бы то ни было исторического “шлейфа” имеет написание святых образов в облачении группы “Pussy riot”, признанных организаторами этой выставки “символом борьбы за духовную свободу” и “живое религиозное чувство”? Иконой какой личности может быть образ человека в балаклаве, то есть сознательно скрывающего своё лицо? Ведь если на иконе возможно настоящее подавление личности, то только если надеть на неё маску и, тем самым, обезличить её, а это настоящее свидетельство отказа от христианства и возвращения к безличной метафизике язычества. При этом, организаторы выставки как будто бы забывают, что в реальности сами балаклавы на головах у этих “духовно свободных” танцовщиц служили не выражению какого-то особого “религиозного чувства”, а элементарной трусости преступниц, которые и в первое время после своего преступления отрицали свою причастность к нему (о чем поклонники их подвига “благополучно” забыли).

В завершении своей аннотации, ставшей своеобразным манифестом богословия-pussy riot, автор пишет: “Проект ДУХОВНАЯ БРАНЬ является раскрытием изречения апостола Павла: “…наша брань не против крови и плоти, но против начал, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф 6:12). Это новые образы христианства, вступившего в XXI век и по-прежнему остающегося революционным мировоззрением”.

Исходя из самого контекста цитаты апостола Павла к Ефесянам и в согласии с толкованиями отцов Церкви, указанная брань направлена против демонов, ставших “мироправителей тьмы века сего”. Слова “начала” и “власти” здесь также означают конкретные ангельские чины, упомянутые в “Небесной иерархии” Дионисия Ареопагита, поскольку все демоны, с христианской точки зрения, являются бывшими ангелами со своей анти-иерархией. Однако какое тогда отношение эта цитата имеет к тем задачам, которые преследует эта выставка? Грубо говоря, какие демоны пострадают от того, что Лица Святой Троицы изображены в виде участниц группы “Pussy riot”? Радоваться уж точно будут, но никак не страдать. По всей видимости, автор намекал здесь на политическую борьбу с существующими земными властями, обвиняемыми в излишней благосклонности к Русской Православной Церкви и посадке этих “панк-молитвенниц” в тюрьму? Но в таком случае мы вновь сталкиваемся с настоящим невежеством: к свержению земных политических властей призыв апостола Павла никакого отношения не имеет, так же как всё христианство не имеет никакого отношения к какой-либо революционности.

В любом случае сама выставка “Духовная брань” уже сделала своё дело, раз уж приходится на неё реагировать как на некое событие. В этом состоит сущность самого понятия “современного искусства”, иначе называемого “актуальным”, где процесс важнее, чем объект, а реакция значимее, чем сама акция. Поэтому нужно очень четко для себя понимать, что ответная агрессия по отношению к такой выставке со стороны праворадикальных групп – это неизбежная и необходимая часть самой выставки, доказавшей тем самым свою провокативность. Для самого “современного искусства”, а также для антицерковного движения в России, эта выставка, действительно, является очень важным шагом вперед, поскольку до сих пор они терпели определенный кризис от невнимания общества к их “акциям”. И только когда они пришли на территорию храма, это внимание к ним вернулось и теперь им следует придумывать ещё более громкие шаги. О том,

что лобовая критика Церкви с позиции последовательного атеизма в нашей стране разбивается о молчаливое сопротивление консервативного большинства, они уже поняли и поэтому решили пойти самым отчаянным путем и бороться с Церковью на её же территории,

пытаясь приписать каждой новой подобной акции “христианское” обоснование: вы думали, что это кощунство, а это на самом деле “духовная свобода” и “живое религиозное чувство”.

Не понимают организаторы таких “акций” только одноного: сколько бы толерантным ни был современный человек, молиться он захочет все-таки перед Ликами Пресвятой Троицы, а не перед тремя существами в балаклавах.

МАЛЕР Аркадий