Что значат эти 10 заумных богословских слов?

Это попытка описать Бога с помощью частицы «не» или слов, означающих отсутствие: бестелесный, бесконечный, безначальный и т. д. Апофатический метод чем-то похож на детскую игру-угадайку: «Что у меня в руке? Это не мокрое, не тяжелое, не зеленое» и т. д. Разница только в том, что тут никогда и ни за что не угадаешь. А почему же апофатические богословы так «отрицательно» мыслят? Да потому, что исходят из утверждения, что Бог абсолютно совершенен и Его невозможно ни с чем и ни с кем сопоставить (то есть буквально — поставить рядом). Интересно, кстати, что у Марины Цветаевой есть целое стихотворение, построенное на апофатике: «О, Его не привяжете…» Апофатическому методу противостоит катафатический. Тут все наоборот — Бог описывается не через отрицание в Нем каких-то несовершенных качеств, а через утверждение Его совершенств: Он всеблаг, всемудр, всеведущ и т. д. Апофатический и катафатический методы всегда выступают парой, как противоположные полюсы магнита. Они не противопоставляются, а взаимодополняют друг друга. Вот пример такого взаимодополнения богословского «минуса» и «плюса»: «Ты Весь вне твари и Весь в твари. Весь наполняешь все и Все вне всего… Ты не есть ничто из всего тварного и Высший всего… Ты — Творец всего и потому отделен и отличен от всего…» (Симеон Новый Богослов о природе Божества).

Знаете выражение «следовать букве закона»? Вот акривия и есть такое следование, только не светскому закону, а церковным правилам. Как говорится, никаких поблажек, даже по уважительным причинам. Например, раз написано — ничего скоромного не есть в пост, то уж будьте добры! Но на наше счастье есть в богословии и другое слово — икономия (родственное, кстати, со словом «экономия»). Это обоснованное снисхождение церковного закона к человеческим немощам и слабостям. Скажем, кто-то болеет и не может держать пост. Логика здесь простая: путь человека к спасению и так непрост, поэтому где-то его можно и облегчить, то есть бросить тонущему спасательный круг (что не равно посадить спасающегося на лайнер, плывущий в рай по программе all inclusive!). Чем-то это действительно похоже на экономию: при ограниченных ресурсах (возможностях человека) все-таки добиться поставленной цели – спасения.

Дословно, по-гречески, это значит упражнения или тренировки. Аскеза чем-то похожа на физкультуру, только цель здесь не накачать мышцы или научиться спокойно пробегать за один раз 5 км, а стать более смиренным, добрым, воздержанным и критичным к себе, а не к окружающим людям. Может показаться, что аскет — это кто-то вроде духовного спортсмена, но это не совсем так. Ведь он по своему смирению с радостью уступит первые места другим упражняющимся. И правда, как пел поэт, в гости к Богу не бывает опозданий. И как занятия физкультурой в отличие от профессионального спорта нужны каждому человеку, так и аскетические тренировки по приближению к Богу (например, пост) необходимы любому христианину, не только монахам.

Дихотомия - это прием, когда что-то делят только на две части, которые и исключают, и дополняют друг друга. Например, в логике понятие «человек» включает себя мужчин и женщин. Такое деление очень удобно своей простотой. Но, как известно, во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни мужского пола, ни женского, и человека в православии делят на две другие главные части — на душу и тело. Ведь он житель сразу двух миров — духовного и материального. Впрочем, иногда прибегают к трихотомии (делению натрое), и говорят, что человек состоит из тела, души и духа. Опять-таки дихотомия и трихотомия здесь не противопоставляются друг другу, а дополняют друг друга. Ведь душа и дух составляют единое целое одной и той же духовной реальности в человеке.

Византийские монахи, придумавшие и практиковавшие исихазм, точно знали, что слово серебро, а молчание золото, и что только когда человек научится молчать, он сможет наконец-то услышать Бога. Исихазм — это такая духовная практика, в которой очень много молчат, очень много молятся и в идеале достигают в конце концов Божественного покоя. Ведь греческое слово «исихия» одновременно значит и покой, и молчание. Исихасты-молчальники путем долгих аскетических тренировок и постоянным повторением Иисусовой молитвы постепенно погружались в полный, священный покой-молчание, и начинали в самом конце невероятно трудного пути лицезреть нетварный Фаворский свет. Также исихасты (иногда им приходилось не только молчать, но еще и говорить, защищая себя от разных нападок) называли это обожением и подлинным просвещением. Настоящее просвещение, считали они, — это не когда начитался умных книг и стал эрудитом и очень образованным человеком, а когда избавился от страстей и буквально просветился изнутри Божественным светом. И второе на самом деле гораздо сложнее, чем первое.

«Вольному воля, спасенному рай», — говорит пословица. Сотериология (дословно по-гречески «наука о спасении») — это и есть наука о том, как достичь рая или спастись, что в принципе одно и то же. Еще сотериологию можно называть учением об исцелении человека, ведь древнегреческое слово «спасение» образовано от древнегреческого прилагательного σῶς, которое переводится как целый, здравый, неповреждённый. И правда, вылечиться и опять стать здоровым — это ведь и значит спастись от болезни. Только болезни тут имеются в виду прежде всего духовные — грехи и страсти. Значит, сотериология — это в каком-то смысле учение о том, как снова стать целым и неповрежденным человеком, готовым войти в рай.

Нуждается ли Бог в оправдании? Немецкий философ XVIII века Лейбниц считал, что да. Он и придумал слово «теодицея», означающее «оправдание Бога» или даже «суд над Богом». Ведь в мире такое количество зла и страданий, что человеческий ум невольно все равно порой колеблется и сомневается, как же это сочетается со всемогущим и благим Богом, почему Он допускает страдания невинных людей, маленьких детей и т. д. Правда, Лейбниц доказывал, что «все к лучшему в этом лучшем из миров» и что зла как бы и нет. Поэтому и беспокоиться, в общем-то, не о чем. За это прекраснодушие его высмеял Вольтер в знаменитой философской повести «Кандид». Образец подлинной теодицеи дан в библейской Книге Иова, где, несмотря на неимоверные страдания, Иов примиряется с Богом и покоряется Его воле, а Бог не остается безучастным к его испытаниям.

Библейский текст — это целый мир образов и идей. Причем мир очень сложный, он наполнен аллегорическими, символическими и иными смыслами. Скажем, как понимать первые семь дней творения? Неужели это были наши обычные день и ночь? Но как, если, например, в самые первые дни не было Солнца, восход которого и означает начало нашего дня? Искусство толкования Священного Писания называют экзегезой (дословно с древнегреческого это слово переводится как «объяснение»). Самый популярный образчик экзегезы, с которым знакомы очень многие,— это комментарии к Библии. Подробный комментарий к одной библейской книге легко может составить огромный том.

Это учение о Церкви (от греч. «экклесия» — церковь), или самопонимание Церкви, то, как Церковь осмысляет саму себя. Наука это очень важная и очень сложная, но, между прочим, каждый верующий регулярно тоже бывает экклезиологом, хотя и сам не знает об этом. Ведь на каждой литургии в храме все поют Символ веры, в том числе слова: «Верую… во едину, святую, соборную и апостольскую Церковь». Исповедуя Символ веры на литургии, каждый утверждает и самые основы, главные опорные пункты, на которых строится остальное знание науки о корабле спасения. Ведь Церковь часто в переносном смысле называют кораблем спасения, на котором только и можно переплыть опасное и бушующее море жизни.

Вы пессимист или оптимист? Есть вещи, в отношении которых, если вдуматься, однозначно на этот вопрос ответить невозможно. Важное место среди них занимает эсхатология, или учение о конце мира в христианстве (дословно — наука о самом последнем, крайнем или конечном). Казалось бы, оно должно навевать лишь печаль, страх и ужас. Действительно, что может быть хорошего в гибели мира, которой будут предшествовать войны и голод, страшные природные катастрофы и явление антихриста? Все это и многое другое предсказано в последней книге Нового Завета — Откровении апостола Иоанна Богослова. Однако парадокс в том, что эта главная катастрофа человечества и мира заканчивается, как ни странно, предельно светло и оптимистично — Вторым Пришествием Христа, творением нового неба и новой земли, вечной жизнью в Небесном Иерусалиме: И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло (Апок 21:4). Так что в отношении последних времен и того, что последует за ними, невозможно быть просто пессимистом. Возможно, тут хорошо подходит выражение «оптимистический пессимизм» русского мыслителя Константина Леонтьева , который как раз в связи с христианской эсхатологией считал самого себя таким вот оптимистическим пессимистом.