Человек не создан для одиночества; мы нуждаемся в том, чтобы принадлежать, входить в какую-то общность, разделять жизнь наших ближних, чувствовать себя среди своих. Мы также нуждаемся в чем-то, что придает нашей жизни смысл, в том, что дает нам уверенность, что мы не зря коптим небо, что наше существование оправдано. Такова уж наша природа — человек может придавать огромное значение своей принадлежности нации, партии, сословию, настолько огромное, что он охотнее умрет, чем утратит эту принадлежность. В одной из книг про трагические события в Югославии времен Второй Мировой Войны приводится история, рассказанная одним католическим священником, посаженным в лагерь смерти Ясеновац из-за каких-то разногласий с фашистским диктатором Хорватии Анте Павеличем. Он был одним из немногих заключенных-хорватов — лагерь в основном был предназначен для уничтожения сербов. Он заметил, что один из охранников лагеря, днем истязавший и убивавший людей, каждый вечер молился. Удивленный священник решился спросить его, понимает ли он, что он будет гореть в аду за свои преступления. “Да — ответил охранник — я буду гореть в аду. Но я буду гореть там за Хорватию!”
Для этого фашиста преданность нации (как он ее понимал) была настолько абсолютной, что ради нее он с готовностью обрекал свою душу на вечное проклятие. Для нас это выглядит примером инфернального, бесовского безумия; но таких примеров много — и это не только воинствующий национализм, когда люди идут резать своих соседей. Это, например, настроение, которое с такой силой выразил Маяковский: “Партия — спинной хребет рабочего класса./ Партия — бессмертие нашего дела/ Партия — единственное, что мне не изменит./ Сегодня приказчик, а завтра царства стираю в карте”.
Отождествление себя с нацией, с партией, с классом, может и не приводить к кровавым злодеяниям — но оно может приводить к напряженности между двумя лояльностями. Самый простой пример конфликта лояльностей — чувства иммигранта, который переживает конфликт между своей старой и новой родиной, между двумя очень разными обществами (скажем, Пакистаном и Британией) каждое из которых требует его лояльности.
Неизбежный конфликт лояльностей порождает обращение ко Христу. В Евангелии есть пугающие слова Господа “Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. (Матф.10:37,38)” Иногда эти слова встают перед новообращенными христианами совершенно буквально — когда все их родные являются ревностными адептами какой-нибудь нехристианской религии или идеологии, и семья сначала требует от них отречения, а потом изгоняет их за веру во Христа. Но гораздо чаще речь идет не о членах нашей семьи — а о более широком “нашем” круге. О людях, мнением которых мы привыкли дорожить, на которых мы привыкли оглядываться, которых мы привыкли считать “своими” и которые, как мы надеемся, считают “своими” нас.
Как-то я беседовал с одним проживающим в США православным христианином, который сказал, что “как христианин, он полагает гомосексуализм грехом, а как либерал — выступает за однополые браки”. Это разновидность классического американского конфликта “как католик я против абортов, а как конгрессмен — за”. Все в окружении этого человека поддерживают однополые “браки”, и если он просто скажет, что однополый брак — это как мужская беременность, вещь невозможная в силу самой природы творения, его, конечно, никто не бросит в концлагерь, не подвергнет пыткам, не казнит... Он просто перестанет считаться своим в кругах, которые он считает своими. Старые друзья потихоньку перестанут звать его в гости, и вообще вокруг него заметно похолодает. Поэтому ему приходится испытывать ужасную неловкость за Апостола Павла и даже за Господа Иисуса с Его явно дискриминационным “В начале же создания, Бог мужчину и женщину сотворил их. (Мар.10:6)”
У нас в определенных кругах принято воскурять фимиам гению божественного Сталина; человек, который приходит ко Христу из этих кругов сталкивается с тем, что в Церкви на этого деятеля смотрят совершенно иначе — и это порождает неизбежное напряжение, желание совместить обе идентичности — быть немножечко верным большевиком и славным продолжателем дела Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, и немножечко представителем реакционного духовенства (или мирянства). Ему приходится испытывать ужасную неловкость за этих новомучеников, которые так некстати приняли мученические венцы как раз в сталинском СССР.
В других кругах — прямо противоположных — принято... нет, не бунтовать, а так, как бы резвязя и играя, фрондировать против начальства, перепощивать фотожабы и вообще смело показывать начальству фигу через дырку в кармане. К “начальству” относится и Патриарх, и в этих кругах принято именовать его не иначе, чем по гражданской фамилии и радостно гыгыкать над серебрянными калошами и тому подобными изысками.
Человеку из этих кругов — если он православный — всегда очень неудобно за Патриарха, который навлекает на себя такое неудовольствие его друзей, и он сам иногда немного подгыгыкнет и пустит шпильку — мол, хоть я и православный, не гоните меня, я ваш.
Что же, мы все нуждаемся в общности с нашими ближними, в принадлежности, в сознании того, что мы приняты, мы — свои. Мы так созданы. И наша вера предлагаем нам именно это —“Познайте, что Господь есть Бог, что Он сотворил нас, и мы — Его, Его народ и овцы паствы Его. (Пс.99:3)”. Мы не одиноки. Мы — народ Божий. У нас есть, чьим мнением дорожить и на кого оглядываться — на Христа и Его святых. У нас есть Бог, которому мы воскуряем фимиам, и у нас есть Вождь, за которым мы безоговорочно следуем — Господь и Спаситель наш Иисус Христос. Нам незачем хромать на оба колена — когда мы входим в храм, мы оказываемся у себя на Родине, среди нашего народа, и предстоим нашему Господу. Такова наша подлинная идентичность, нам не нужно другой.
