К 120-летнему юбилею Эрнеста Хемингуэя «Фома» решил вспомнить о знаменитом романе писателя — «По ком звонит колокол» и опубликовать отрывок, на который читатели часто не обращают внимания. А зря.

«По ком звонит колокол» – это свободный и серьезный разговор о вере и неверии, роман, в котором американский автор выражает особый, свободный взгляд на религиозную ситуацию своего времени. Хемингуэй не был церковным человеком, но, остро чувствуя язвы своего времени, он смог создать откровенное духовное произведение. С писателя и его романа брали пример наши советские писатели, в том числе, Константин Симонов. Книга тесно сочеталась с советской военной литературой, но сильно отличалась от многих других произведений о войне высокой степенью свободы в разговорах о вере и религии, автор здесь без всякого страха говорил о духовных переживаниях.

О Хемингуэе и его книге «Фоме» рассказала кандидат филологических наук, доцент кафедры всемирной литературы МПГУ Надежда Соболева.

«По ком звонит колокол»: что часто не замечают в романе Хемингуэя

«По ком звонит колокол» – одна из восьми моих основных книг, я люблю ее больше всего, но она еще не закончена. Я написал ее единым духом после того, как почти два года, каждый вечер, передавал по телефону в Нью-Йорк две колонки об ужасах гражданской войны».

Это искреннее признание Эрнеста Хемингуэя, прозвучавшее в одном из его интервью парижскому журналу «Ар» за несколько лет до собственного жизненного финала, подчеркивает особое значение романа в творческой и духовной биографии писателя. Подобно важному для романа образу моста, который символизирует одновременно и противостояние, и взаимосвязь «горнего» и «дольнего», мира земного и мира небесного, точку наивысшего напряжения переходной ситуации, силу и величие незавершенности боя, бесконечности сопротивления; сам роман «По ком звонит колокол» (1940) знаменует важную веху в духовных исканиях писателя, отмечая переход от «документальности» проблематики ранней прозы к усилению философской ноты, притчевого начала в творчестве Хемингуэя 40х-50х гг.  (в эти годы он написал знаменитые «За рекой в тени деревьев» и «Старик и море»).

Писатель отлично понимал, что для Гражданской войны в Испании элемент, связанный с верой и религией, очень силен, поэтому его роман от начала до конца пронизан христианским символизмом. Важно, что это не отражало личных воззрений Хемингуэя на веру – писатель не был церковным человеком.

Однако христианские аллюзии и образы, включенные им в текст, носят духовный характер. Так, независимо от религиозных взглядов самого писателя, это произведение имеет серьезное духовное измерение. Религиозно-философский вектор романа намечается уже в самом заглавии и эпиграфе ко всему произведению: фрагмент из духовного сочинения «Молитвы по возникающим поводам»Размышление» XVII) английского поэта-метафизика, проповедника и настоятеля лондонского собора Святого Павла Джона Донна (1572-1631) выражает основную идею романа через диалог с христианской литературой (сам роман в жанровом отношении можно назвать реквиемом, гимном величия павших и непобежденных) – единство человека с общим замыслом Творца.

Мысль о связности судеб всего человечества в библейских категориях формулирует здесь абсолютную истину, универсальный нравственный закон человеческого сущестования. Судьбы, представленные в романе, — частное проявление этого всеобщего закона. Роберт Джордан, Ансельмо, Пабло, Пилар, Мария предстают перед читателем на страницах романа, подобно героям библейского эпоса, проходящими через испытание страхом и одиночеством. Каждый из них по-своему стремится к поиску прощения и обретению смирения как высшего проявления свободы нравственного выбора, главным воплощением которого является бесстрашие в принятии смерти, ибо единство людей, братство сильных, наполненное величием самоотверженности, оказывается высшим проявлением главной человеческой ценности – Любви.

"Я буду тобой, когда тебя не будет здесь <…> Пока один из нас жив, до тех пор мы живы оба" – это принятие героями всеобщности жизни и судьбы через любовь к отдельному человеку демонстрирует одну из существенных идей романа в духовном мире Эрнеста Хемингуэя: «Любовь — высшая цель существования, сущность высоких моральных принципов, основа содружества. <…> любовь в действии – это религия», - и в этом общем процессе по признанию писателя: «Хотя и слабо, но сердце человечества начинает биться как одно целое».

Отрывок из романа "По ком звонит колокол" (глава двадцать семь)

Капитан лежал на склоне лицом вниз. Левая рука подогнулась под тело. Правая, с револьвером, была выброшена вперед. Снизу со всех сторон стреляли по вершине холма.

Скорчившись за валуном, думая о том, как ему сейчас придется перебегать открытое пространство под огнем, лейтенант Беррендо услышал низкий сиплый голос Глухого, несшийся сверху.

- Bandidos! - кричал голос. - Bandidosl Стреляйте в меня! Бейте в меня!

На вершине холма Глухой, припав к своему пулемету, смеялся так, что вся грудь у него болела, так, что ему казалось, голова у него вот-вот расколется пополам.

- Bandidos! - радостно закричал он опять. - Бейте в меня, bandidos! - Потом радостно покачал головой. Ничего, попутчиков у нас много будет, подумал он.

Он еще и второго офицера постарается уложить, пусть только тот вылезет из-за валуна. Рано или поздно ему придется оттуда вылезть. Глухой знал, что командовать из-за валуна офицер не сможет, и ждал верного случая уложить его.

И тут остальные, кто был на вершине, услышали шум приближающихся самолетов.

«По ком звонит колокол»: что часто не замечают в романе Хемингуэя
Фото Steve Johnson

Эль Сордо его не услышал. Он наводил пулемет на дальний край валуна и думал: я буду стрелять в него, когда он побежит, и мне надо приготовиться, иначе я промахнусь. Можно стрелять ему в спину, пока он бежит. Можно забирать немного в сторону и вперед. Или дать ему разбежаться и тогда стрелять, забирая вперед. Тут он почувствовал, что его кто-то трогает за плечо, и оглянулся, и увидел серое, осунувшееся от страха лицо Хоакина, и посмотрел туда, куда он указывал, и увидел три приближающихся самолета.

В эту самую минуту лейтенант Беррендо выскочил из-за валуна и, пригнув голову, быстро перебирая ногами, помчался по склону наискосок вниз, туда, где под прикрытием скал был установлен пулемет.

Эль Сордо, занятый самолетами, не видел, как он побежал.

- Помоги мне вытащить его отсюда, - сказал он Хоакину, и мальчик высвободил пулемет, зажатый между лошадью и скалой.

Самолеты все приближались. Они летели эшелонированным строем и с каждой секундой становились больше, а шум их все нарастал.

- Ложитесь на спину и стреляйте в них, - сказал Глухой. - Стреляйте вперед по их лету.

Он все время не спускал с них глаз.

- Cabrones! Hijos de puta! - сказал он скороговоркой. - Игнасио, - сказал он. - Обопри пулемет на плечи мальчика. А ты, - Хоакину, - сиди и не шевелись. Ниже пригнись. Еще. Нет, ниже. Он лежал на спине и целился в самолеты, которые все приближались.

- Игнасио, подержи мне треногу.

Ножки треноги свисали с плеча Хоакина, а ствол трясся, потому что мальчик не мог удержать дрожи, слушая нарастающий гул.

Лежа на животе, подняв только голову, чтобы следить за приближением самолетов, Игнасио собрал все три ножки вместе и попытался придать устойчивость пулемету.

- Наклонись больше! - сказал он Хоакину. - Вперед наклонись!

"Пасионария говорит: лучше умереть стоя... - мысленно повторил Хоакин, а гул все нарастал. Вдруг он перебил себя: - Святая Мария, благодатная Дева, Господь с Тобой; благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, ныне и в час наш смертный. Аминь. Святая Мария, Матерь Божия, - начал он снова и вдруг осекся, потому что гул перешел уже в оглушительный рев, и, торопясь, стал нанизывать слова покаянной молитвы: - О Господи, прости, что я оскорблял Тебя в невежестве своем... "

«По ком звонит колокол»: что часто не замечают в романе Хемингуэя
Фото Steve Johnson

Тут у самого его уха загремело, и раскалившийся ствол обжег ему плечо. Потом опять загремело, очередь совсем оглушила его. Игнасио изо всех сил давил на треногу, ствол жег ему спину все сильнее. Теперь все кругом грохотало и ревело, и он не мог припомнить остальных слов покаянной молитвы.

Он помнил только: в час наш смертный. Аминь. В час наш смертный. Аминь. В час наш. Аминь. Остальные все стреляли. Ныне и в час наш смертный. Аминь.

Потом, за грохотом пулемета, послышался свист, от которого воздух рассекло надвое, и в красно-черном реве земля под ним закачалась, а потом вздыбилась и ударила его в лицо, а потом комья глины и каменные обломки посыпались со всех сторон, и Игнасио лежал на нем, и пулемет лежал на нем. Но он не был мертв, потому что свист послышался опять, и земля опять закачалась от рева. Потом свист послышался еще раз, и земля ушла из-под его тела, и одна сторона холма взлетела на воздух, а потом медленно стала падать и накрыла их.

Три раза самолеты возвращались и бомбили вершину холма, но никто на вершине уже не знал этого. Потом они обстреляли вершину из пулеметов и улетели. Когда они  — в последний раз пикировали на холм, головной самолет сделал поворот через крыло, и оба других сделали то же, и, перестроившись клином, все три самолета скрылись в небе по направлению к Сеговии.

Держа вершину под непрерывным огнем, лейтенант Беррендо направил патруль в одну из воронок, вырытых бомбами, откуда удобно было забросать вершину гранатами. Он не желал рисковать, - вдруг кто-нибудь жив и дожидается их в этом хаосе наверху, — и он сам бросил четыре гранаты в нагромождение лошадиных трупов, камней, и обломков, и взрытой, пахнущей динамитом земли и только тогда вылез из воронки и пошел взглянуть.

«По ком звонит колокол»: что часто не замечают в романе Хемингуэя
Фото Steve Johnson

Все были мертвы на вершине холма, кроме мальчика Хоакина, который лежал без сознания под телом Игнасио, придавившим его сверху. У мальчика Хоакина кровь лила из носа и ушей. Он ничего не знал и ничего не чувствовал с той минуты, когда вдруг все кругом загрохотало и разрыв бомбы совсем рядом отнял у него дыхание, и лейтенант Беррендо осенил себя крестом и потом застрелил его, приставив револьвер к затылку, так же быстро и бережно, - если такое резкое движение может быть бережным, — как Глухой застрелил лошадь.

Лейтенант Беррендо стоял на вершине и глядел вниз, на склон, усеянный телами своих, потом поднял глаза и посмотрел вдаль, туда, где они скакали за Глухим, прежде чем тот укрылся на этом холме. Он отметил в своей памяти всю картину боя и потом приказал привести наверх лошадей убитых кавалеристов и тела привязать поперек седла так, чтобы можно было доставить их в Ла-Гранху.

- Этого тоже взять, - сказал он. - Вот этого, с пулеметом в руках. Вероятно, он и есть Глухой. Он самый старший, и это он стрелял из пулемета. Отрубить ему голову и завернуть в пончо. - Он с минуту подумал. - Да, пожалуй, стоит захватить все головы. И внизу и там, где мы на них напали, тоже. Винтовки и револьверы собрать, пулемет приторочить к седлу.

Потом он пошел к телу лейтенанта, убитого при первой попытке атаки. Он посмотрел на него, но не притронулся.

Que cosa mas mala es la guerra, сказал он себе, что означало: какая нехорошая вещь война. Потом он снова осенил себя крестом и, спускаясь с холма, прочитал по дороге пять "Отче наш" и пять "Богородиц" за упокой души убитого товарища. Присутствовать при выполнении своего приказа он не захотел. 

Подготовила Ася Занегина

5
1
Сохранить
Поделиться: