То, что профессор Булгаков принял священнический сан именно в 1918 году, когда все вокруг рушилось, когда Церковь вступала на свой крестный путь, было вполне закономерно для сына сельского священника, по искреннему порыву променявшего духовную семинарию на университет, а Библию — на политэкономию, которую, не любя, постигал в надежде с ее помощью изменить жизнь, а потом много лет продирался сквозь марксизм обратно к Богу.

После него осталось 28 томов сочинений. Его труды переведены на множество языков, включая японский. Но и при жизни, и после смерти отца Сергия Булгакова больше критиковали, чем анализировали. Мысли у него были часто спорные, его обвиняли и в гностицизме, и чуть ли не в ереси. А он все шел и шел по непроторенным богословским дорогам, и при всех зигзагах его пути оставался удивительно цельной натурой.

Протоиерей Александр Шмеман, бывший студентом отца Сергия, вспоминал, как шестнадцати-семнадцати лет прочел две совершенно разные, но в равной мере «пленившие» его книги — «Купину неопалимую» отца Сергия Булгакова и «Пути русского богословия» отца Георгия Флоровского.

«Я, наверное, очень мало что понял в них тогда, — писал отец Александр, как не знал и того, что написаны они „идейными врагами“. Но я твердо знаю, что именно благодаря этим двум книгам, именно в ту памятную весну нашел я свое и себя и стал на тот путь, который, несмотря на все трудности, искушения, испытания и падения, составляет единственный смысл моей жизни. Что дал мне тогда отец Сергий? Дал тот огонь, от которого только и может возгореться другой огонь... Окрылил своим горением и полетом, своей верой и радостью. Приобщил меня к чему-то самому лучшему и чистому в духовной сущности России. И я уверен, что то же самое дает он и тем, кто открывает его сейчас, открывает там, где отрицается и преследуется сама память о духе».

В свое время мачеха-политэкономия завела Сергея Николаевича Булгакова в тупик, который он мучительно переживал.

«Мне шел двадцать четвертый год. Но уже почти десять лет в душе моей подорвана была вера, писал он в „Зовах и встречах“. И после бурных кризисов и сомнений в ней воцарилась религиозная пустота. Душа стала забывать религиозную тревогу. Погасла самая возможность сомнений. И от светлого детства оставались лишь поэтические грезы, нежная дымка воспоминаний, всегда готовая растаять. О, как страшен этот сон души! Ведь от него можно не пробудиться за целую жизнь. Одновременно с умственным ростом и научным развитием душа неудержимо и незаметно погружалась в липкую тину самодовольства, самоуважения, пошлости. В ней воцарялись какие-то серые сумерки по мере того, как все более потухал свет детства. И тогда неожиданно пришло то. Зазвучали в душе таинственные зовы, и ринулась она к ним навстречу».

У Булгакова есть сборник, который вышел в начале XX-го века — «От марксизма к идеализму». В нем он размышляет о душевной драме Герцена, мечтавшего о преобразовании мира, но, оказавшись на Западе, осознавшего, что рост благополучия, материальный прогресс, казавшийся ему из России панацеей, ведет неизвестно куда и, в конце концов, создает усредненного обывателя. Выходит, цель не стоит всех тех кровавых и колоссальных усилий, которые прилагают стремящиеся к ней люди. Так нужны ли бесконечные жертвы, приносимые на алтарь этого прогресса?

Булгаков терпеливо и упорно докапывался во всем до смыслов. Он одним из первых заговорил с интеллигенцией не архаичным, не «клерикальным» языком — о вере, о том, что христианство явилось в мир, как огонь Пятидесятницы, как духовное движение, которое не имело прямого отношения к тем конкретным историческим условиям, в которых оно возникло, что это христианский дух долго и трудно формировал историю и продолжает это делать.

Перед самой революцией он пишет удивительный труд «Свет невечерний» — о тайне мира, о тайне истории, о движении человечества к Богу, о кризисах духа, об искушениях человека, которого манит то темный оккультизм, то поверхностный материализм, то гордыня человекобожия, и среди этих камней человеческий дух течет, как река, к Царству Божию, о том, что мир не завершен, Бог не создал его законченным, и все мы участвуем в некоем великом созидательном процессе. Эта книга вышла в 1917 году.

К тому времени профессор политэкономии, бывший марксист Сергей Николаевич Булгаков был уже церковным человеком. К этому его привели не только философские размышления, но и личная трагедия — смерть любимого маленького сына Ивана, пережитая отцом как духовное потрясение. Его неудержимо вновь потянуло к алтарю, к служению, к Литургии — таинству, которое он безмерно любил.

В Троицын день 1918 года по благословению патриарха Тихона в Московском Даниловом монастыре его рукоположили в диакона, а в Духов день — во иерея. Впереди его ждало опасное путешествие по перепаханной гражданской войной стране к семье в Крым, служение в Семфиропольском и Ялтинском соборах, чтение лекций в университете, откуда его после ухода белых выкинут большевики, разлука с сыном Федором, мобилизованным белыми и после многих приключений застрявшим в Москве, из которой его уже не выпустили, высылка с женой и двумя старшими детьми в Константинополь в 1922 году на «философском пароходе», Прага, Париж, создание Свято-Сергиевского богословского института, деканом которого он останется до конца жизни, литературная работа, лекции, конференции...

В 1939-м у отца Сергия обнаружили рак горла. Удачная операция на несколько лет продлила ему жизнь, но говорить он больше не мог. Оставалось писать. Одна из последних его работ, написанных во время войны — комментарий к Апокалипсису, последней книге Библии, возвещающей о победе над злом, над тиранией, над демонскими силами, о торжестве правды.

Отец Александр Шмеман вспоминал о том, каким увидел отца Сергия незадолго до кончины в храме:

«Навсегда, на всю жизнь запомнилось мне лицо, лучше сказать лик отца Сергия, на которого, стоя близко от него, я, должно быть, случайно взглянул в этот момент. Никогда не забуду его светящихся каким-то тихим восторгом глаз, и слез его, и всего этого устремления вперед и ввысь, точно, действительно, в ту „преднюю весь“, где уготовляет Христос последнюю Пасху с учениками Своими».

Те, кто видел отца Сергия перед смертью, говорили, что глаза его лучились, и от лица его шел поразительный свет.

0
0
Сохранить
Поделиться: