Федеральный закон «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности» принят Федеральным собранием, подписан президентом и опубликован. Последний год законопроект вызывал острую критику. Но часто критики полемизировали с тем, чего в законе на самом деле нет. Так чему же посвящен закон? Каких перемен ждать теперь? Где возникают опасности реальные, а где — фантомные? На эти и другие вопросы «Фоме» отвечает Игорь Манылов, заместитель министра экономического развития РФ, один из разработчиков нового закона.
Иметь или не иметь
— Как зародилась и развивалась сама идея передачи в собственность Церкви имущества религиозного назначения?
— Не думаю, что здесь был какой-то щелчок, после которого эта идея в одночасье возникла. Просто шел постепенный закономерный процесс: в середине девяностых частная собственность стала прописываться в российской правовой системе, возникла тема приватизации и вообще стал формироваться свободный гражданский оборот имущества. На этой волне и в прессе, и в тогдашней элите, и среди представителей религиозных организаций стали говорить, что и имущество религиозного назначения может быть передано в собственность Церкви. Три года назад эта идея стала приобретать и свое правовое оформление.
— Многие сегодня говорят: Церковь борется за собственность и это нехорошо. Что бы Вы на это сказали?
— У меня был опыт работы в бизнесе, а также реализации социальных проектов, и я понимаю, что никакое дело, тем более доброе, не будет жить без материальной основы. Казалось бы, очевидная вещь, но мы часто об этом не думаем: сама духовная практика построена так, что предполагает выполнение некоторых обрядов, которые связаны в том числе с посещением конкретных зданий. И это может быть не любое здание, оно должно быть определенной формы, оно связано с конкретной архитектурной традицией и т. д. В этом смысле наличие у церковной организации материальной базы, безусловно, необходимо. Однако проблему соседства духовной деятельности с имущественной я вижу в другом. В течение всей работы над законопроектом я являлся проводником той идеи, что религиозные организации, получая имущество, должны становиться эффективными собственниками — а это не так-то просто, это отдельная большая задача. Особенно это актуально для Русской Православной Церкви, которой государство передает наибольшее количество объектов, поскольку большинство объектов религиозного назначения в стране были православными. В этом году их передается около двухсот. Это огромный имущественный комплекс — и с ним нужно справиться, это большой труд. Для любой религиозной организации это — своего рода вызов.
— Как реагировали представители Церкви на слова о необходимости стать «эффективными собственниками»?
— По-разному. Вначале было непонимание со стороны некоторых священнослужителей. Причем это были люди высокодуховные, прекрасно образованные, глубокие, но они просто отказывались понять, что от вопросов собственности и гражданского оборота никуда не деться. Некоторые были просто возмущены словами «вещь», «имущество», «объект» и т. д. И было невероятно трудно донести до них мысль, что вопросы имущества придется решать в существующем правовом поле. Никто не ставит под сомнение тот факт, что главное в Церкви — это духовность, но от этого здания монастырей и храмов не перестают быть объектами гражданского оборота.
Но, конечно же, далеко не каждый священник так рассуждал. Многие в недавнем прошлом имели опыт решения серьезных хозяйственных задач, но при этом остались высокодуховными людьми. Вопросы собственности им никак не навредили. И на сегодняшний день тезис об «эффективнах собственниках» встречает понимание. И сами представители Церкви обсуждают, что процесс передачи имущества должен быть постепенным, что нужно создать внутри религиозных организаций специальные институты, которые смогут вести учет нового имущества и совершать какие-то действия по его содержанию. И это качественно новое — серьзное — отношение к вопросу.
Донской монастырь в Москве — хороший пример конструктивного сотрудничества Церкви и экспертов по музейному делу, реставрации, сохранению памятников архитектуры. Монастырь был передан Церкви почти двадцать лет назад. Ежегодно тысячи паломников приходят сюда поклониться мощам святителя Тихона Патриарха Московского. При этом здесь ведутся активные восстановительные работы, которые курируют приглашенные по инициативе монастыря специалисты.
О смещении понятий
— К вопросу о постепенности процесса передачи. Звучат опасения: закон приняли — и тысячи настоятелей храмов и монастырей вот-вот побегут отбирать здания у тех, кто сейчас в этих зданиях находится. Это реальная опасность?
— Я уверен, что этого не будет. Во-первых, хотя от юриста это прозвучит, как крамола, но в нашей стране люди никогда не начинали жить по закону на следующий же день после его принятия. Не было такого, чтобы запретили ходить на красный свет — и тут же назавтра все разом перестали это делать. Хорошо ли это или плохо — отдельный разговор, но факт остается фактом. Во-вторых, и это самое главное: закон не позволит ничего ни у кого отнимать, так как предусматривает в сложных случаях шестилетний переходный период для передачи собственности от одного владельца другому. В течение этих шести лет готовится план передачи того или иного объекта: и прежде всего речь здесь идет об определении судьбы тех организаций, которые этот объект на данный момент занимают, — в частности, музеев. Устанавливать или не устанавливать этот переходный период — было предметом серьезных дискуссий. И представители Церкви в итоге согласились на это. Так мы создали своего рода буфер, который не позволит произойти каким-то резким драматичным переворотам.
— И тем не менее опасения со стороны музейного сообщества остаются. Как Вам кажется, почему? Люди не читали закон? Не верят Церкви?
— Общаясь с представителями музейного сообщества на заседаниях разнообразных рабочих групп, комитетов и комиссий, я отчасти нашел для себя ответ на этот вопрос. Конечно же, музейное сообщество на сегодняшний день — это профессионалы высокого класса, которые занимаются сохранением культурного наследния и колоссально много сделали в этом плане для Церкви за XX век. В ситуации с новым законом они оказались в роли обиженных добросовестных пользователей. То есть долгое время они качественно выполняли свое дело: настроили механизм финансирования, наладили сборы от посещений, установили прочный контакт с администрацией — и вдруг им говорят, что нужно куда-то переехать. «Куда? Зачем? С какой стати?» — всё это справедливые реакции. В этом смысле обеспокоенность музейного сообщества я прекрасно понимаю. Но в то же время меня настораживают два момента. Первый: среди крупных музейных работников есть отдельные представители, которые саму по себе музейную деятельность превозносят настолько, что делают чем-то равновеликим религиозной традиции. То есть музейное дело предстает неким особым мировоззрением: «Надо сохранить то-то и то-то для внуков, чтобы те сохранили для своих внуков. Какая там вера в Бога, какая там религия! Это же уникальный объект, к нему никого подпускать нельзя без специальных мер и т. д.» В этом смысле лично я вижу некоторое смещение понятий. Икона писалась для того, чтобы перед ней молились. А раз так, то не надо перегибать палку, не надо так жестко противопоставлять одно другому. Да, есть отдельные сложные случаи, например, ветхие ценные иконы, которые нуждаются в особом хранении — так давайте решать эти отдельные проблемы спокойно и конструктивно. А второе, что меня несколько коробит: это отношение к представителям религиозных организаций как к вредителям и разрушителям. Это абсурд. Конечно же, обычный батюшка вряд ли идеально разбирается в условиях содержания того или иного объекта, но ведь на то и есть профессионалы — музейщики — которые как специалисты могут помочь в деле сохранения ценностей.
— Складывается ощущение, что, критикуя новый закон, музейные работники порой полемизируют с тем, чего в нем на самом деле нет. Ведь закон касается только зданий, а не музейных экспонатов...
— Да, нынешний закон четко изъял из сферы своего регулирования музейные и библиотечные фонды. Об этом принято говорить, как о достижении, вроде бы это спасает и гармонизирует ситуацию. Это, конечно, верно, но это еще и открывает новую проблему. Например, если в храме был музей, а в музее — предметы религиозного назначения, то Церкви может быть передано здание храма, а вот предметы — нет. Возникает опасность физического разрыва помещения музея и его коллекции. Этого нельзя допускать. И для законотворцев это особая большая тема, эту область необходимо регулировать отдельно.
В этом смысле нам еще предстоит дальнейшая работа. Сегодня есть решения промежуточные. Например, существует норма о том, что объекты музейных фондов могут находиться в пользовании (но не в собственности) храмов. И примеры таких храмов есть. Также есть примеры монастырей, в которых спокойно работает музей, — и две организации таким образом мирно соседствуют. Думаю, в этом направлении мы и будем работать.
— Но ведь по новому закону музею в течение шести лет будет найдено другое помещение. Значит, коллекция, даже если она состоит из предметов религиозного назначения, переедет вместе с музеем, ведь Церковь не может претендовать на ее передачу. Так в чем же тут проблема?
— Проблема — более широкая: необходимо в целом законодательно определить правовой режим объекта, который является одновременно объектом культурного наследния и объектом религиозного назначения. Именно эта работа теперь предстоит. Но, конечно, первый шаг сделан уже в нынешнем законе. Он устанавливает некоторые ограничения по передаче памятников культуры. Во-первых, часть объектов в принципе передавать нельзя — это особо значимые памятники. Во-вторых, памятники федерального значения можно передавать только централизованным организациям: то есть собственником старинного кафедрального собора может стать только епархия, но не отдельный приход, у которого на содержание этого собора просто не хватит средств. И третье: при передаче сохраняются все требования по поводу содержания этих памятников в надлежащем виде. Этот набор правил провел принципиальный водораздел: что можно делать с памятником культуры, а что нельзя. Кроме того, памятник культуры остается таковым, даже если переходит из собственности государства в собственность Церкви. И закон не исключает, что такие памятники могут попадать под частичную финансовую защиту государства.
— Значит, с Вашей точки зрения, у Церкви и музейного сообщества сейчас нет поводов для ссор?
— Знаете, я однажды просто ради интереса сравнил определения «музея» и «храма» в Википедии. Нашел, что «музей — дом музы», а «храм — дом Бога». При этом, исторически храмы как раз и были местами, где находились, как бы сейчас выразились, объекты культуры — скульптуры, фрески, живопись и т. д. Это все, конечно, лирика, разговор ненаучный, и само собой, никто не собирается автоматически применять эту матрицу к сегодняшнему дню. Понятно, что современное музейное дело существует по своим законам, со своими технологиями, глупо было бы с этим спорить, да и Церковь не музей. Но все-таки, по моим ощущениям, не стоит так категорично ставить Церковь и музейное сообщество в оппозицию. Предмет религиозного назначения делается художником, в него вкладывается душа, поэтому, как ни крути, он будет обладать художественной ценностью, станет объектом культурного интереса. И законодателю придется сделать так, чтобы две стихии гармонично сосуществовали и в правовом поле.
Не возврат, а передача
— Есть ли еще примеры, когда критики закона полемизируют с тем, чего в нем нет?
— Когда законопроект только начал обсуждаться, в прессе прозвучала мысль, что, дескать, сейчас Церкви всё-всё-всё передадут, и в стране появится второй крупнейший собственник. Но в законе закреплена норма о заявительном порядке передачи. То есть нужна инициатива самóй религиозной организации. Без ее запроса никто ей ничего передавать не будет, государство не обязано это делать. И как я уже говорил, представители Церкви понимают, что просить о передаче всего и сразу — не стоит, ресурсов не хватит. Поэтому ожидать появления «второго крупнейшего собственника» пока рано. Кроме того, в нашей стране около двадцати тысяч объектов, которые могут быть потенциально переданы Русской Православной Церкви. В сравнении с общим объемом федерального имущества — это доли процентов. Даже если передать Церкви все двадцать тысяч объектов сразу, она все равно не станет каким-то имущественным магнатом.
Есть еще один важный момент: закон предусматривает передачу не только в собственность, но также в безвозмездное пользование. И это позволяет избежать аврала при смене собственника. Не все религиозные организации, даже сильные епархии, смогут сразу взять на себя крупные объекты — они требуют вложений, требуют времени на поиски спонсора и элементарно времени на восстановление. А если епархия превращается в собственника, то на нее тут же ложится бремя содержания. И тут бывали сложные ситуации. Норма закона о передаче в пользование, а не в собственность — как раз попытка сделать процесс передачи нерезким, постепенным, дать религиозным организациям время на то, чтобы подготовиться к получению объекта в собственность.
— Сейчас говорят о том, что принятие закона о передаче Церкви имущества — это восстановление исторической справедливости. Вы верите в возможность восстановить ее сугубо правовыми средствами?
— Когда я начинал работать над законопроектом, сам был сторонником более жесткого, более конкретного определения — возврат имущества. И когда говорили: «Давайте передадим от непрофильного собственника профильному», я отвечал: «Но мы же по сути возвращаем, так давайте так и говорить — возвращение имущества». Однако в процессе работы у меня несколько поменялся взгляд на ситуацию, и нынешнее определение я разделяю: передача имущества Церкви — это именно передача, а не возврат. В этом нет подтекста «реванша» со стороны Церкви. Это не месть из серии: «Вот вы у нас отобрали, а теперь мы у вас обратно отберем». Я не сторонник трактовать это все как возврат отобранного, потому что при таком подходе всегда возникают агрессоры и обиженные. Это именно передача от одного собственника другому. Агрессии со стороны Церкви я не вижу.
А еще это просто гуманный акт со стороны государства. И не скрою, по моим ощущениям, общество понимает, что было в истории что-то нехорошее, неправильное, и сейчас можно это исправить.
Что же касается исторической справедливости, то я считаю, что она восстанавливается не в принятом законе, а в сердцах людей, которым закон дает возможность творить добрые дела.
Фото Владимира ЕШТОКИНА
