Мы в бесконечном долгу перед теми, кто от нас ушёл в мир иной. Этот долг — та любовь, которую мы не вполне отдали нашим близким, да и вообще всем тем, с кем жизнь пересекала нас. «Слова любви, не сказанные мною, в моей душе горят и жгут меня» — и это жжение невысказанности, непроявленности любви теперь буквально выталкивает нас в молитву об усопших — и прежде всего в молитву церковную.
Церковь сильна не декларативностью проповедей, не пышностью богослужений, не величием храмов и строгостью устава. Сила Церкви — в её немощи, точнее, в потрясающем снисхождении к слабости человека, его непотребству, несостоятельности перед Богом и другими людьми.
Церковь сильна тем, что нет перед ней такого грешника, преступника или предателя, до которого она бы не снисходила, перед которым она захлопывала бы свои двери — если только он ищет покаяния. И в ситуации, когда, казалось бы, жизнь вынесла свой приговор и поставила жирную точку — Церковь превращает её в запятую.
Мы видим, сколь жалко, беспомощно и безнадёжно тело, разлучившееся с душой — но причастность живому церковному организму даёт нам исключительную, неведомую миру возможность превращать «надгробное рыдание» в хвалебную песнь Богу: нет, не поставлена ещё точка в наших отношениях с теми, кто от нас ушёл — а, возможно, всё только теперь и начинается по-настоящему.
Мне вспоминается удивительный случай из жизни священника Александра Ельчанинова. Как-то к нему пришёл пожилой человек и рассказал о муке, в которой он жил последние шестьдесят лет: он нечаянно во время гражданской войны застрелил свою девушку, которую горячо любил — но пожениться они еще не успели. Он все эти годы просил у Бога прощения, молился, каялся — но тяжесть так и не оставляла его. Охваченный горячим состраданием к старику, священник сказал ему: «Вы обращались ко Христу, Которого вы не убивали, к священникам, которым вы не нанесли вреда. Почему вы никогда не подумали обратиться к девушке, которую вы убили? если девушка, которую вы убили, простит вас, если она заступится за вас, то даже Бог не сможет пройти мимо ее прощения». И действительно: после совместной молитвы этот промучившийся всю жизнь старик рассказал этой девушке о шестидесяти годах душевных страданий, об опустошенном сердце, о пережитой им муке, попросил у нее прощения, а также заступничестве перед Господом — и тогда к нему пришел долгожданный покой сердца.
Душераздирающий «комплекс выжившего», о котором так любят говорить современные психологи катастроф, действительно нередко становится главным нервом дальнейшей жизни всё ещё живых родственников, бесконечно причитающих «лучше бы я, а не он», «без тебя теперь я здесь не жилец» и тому подобное. А на самом деле этот комплекс — прекрасная иллюстрация к понятию страсти как взбесившейся, замкнувшейся на себе самой добродетели. Из этого «короткого замыкания» исполненной болью человеческой души есть только один выход: вера Богу и ощущение себя не эпицентром вселенской трагедии, а живой клеточкой вселенского живого организма Церкви, в котором есть место не только живым, но и усопшим: а для живущих на земле ещё и дел полно!
Наличие этой живой и постоянно, на каждом богослужении, обновляемой связи с миром усопших побуждает не просто к молитве о тех, кто сам за себя уже не помолится.
Это переживание очень похоже на то, что ощущает солдат на передовой — когда предназначавшаяся ему пуля нашла его близкого друга — который теперь еле живой находится в госпитале и уже никогда не вернётся на поле боя. И это совсем не угнетающий «комплекс выжившего», напротив, это новый мощный стимул драться за двоих, это совершенно иное переживание ставшей двойной ответственности за эту общую битву — и за общую победу!
Хорошо, когда в храме много приношений в память об усопших. Когда видишь эти длинные столы на панихиде, полные всяких яств, с горящими свечами — сомнений нет, что память об усопших жива. Но это — одна сторона. А по сути ведь все эти приношения — живое свидетельство нашей готовности сделать то самое главное за тех, кто нас оставил — то главное, отсутствие которого для них теперь стало источником страдания и безнадёжного раскаяния, то самое главное, что выполнить без нас они уже никогда не смогут.
Своими молитвами Церковь не только призывает Божественную милость к усопшим — она зовёт и нас проявить милость к покойным — а именно стать их руками, дающими милостыню, стать их ногами, благовествующими мир — а не только «принести хлебушек на канон».
Ведь этот хлеб предназначен вовсе не для тех, кому и без того есть, чем питаться: его адресат — та самая толпа голодных, обездоленных, запутавшихся в перепетиях житейских страстей братьев и сестер Христовых.
