“Фильмы – моя профессия. Фотографии – моя любовь, – говорит Крючкин. – Православной фотографией я увлекся, когда в девяностые годы стал замечать на прилавках всякую мерзость, которую преподносили под соусом свободы. Захотелось найти этому альтернативу. Призывать к истинной, красивой фотографии, той, которая от Бога”
Мы сидим в маленькой комнате панельной шестнадцатиэтажки, увешанной фотографиям, эскизами храмовой росписи, заставленной книгами. Владимир Васильевич, приготовивший сотни две-три снимков и с десяток дисков с фотографиями, то и дело хватается за надрывающийся телефон. Он ведет бесконечные переговоры и все время оправдывается, отчего мне делается совсем неловко. Ведь Владимир Крючкин – классик, “гуру” и мэтр фотографии.
Со своей кинокамерой он покорил Северный полюс, а заодно еще полпланеты – его фильм “Над нами Арктика” купили почти все страны мира. Своим энтузиазмом он заражает людей самых разных возрастов и взглядов, в том числе и тех, кто сегодня приходит в его клуб фотолюбителей “Православное фото”. Так лет сорок назад он покорил и приемную комиссию ВГИКа.
Крючкин – сибиряк. Впрочем, еще подростком они с отцом перебрались в Феодосию, которая стала для него второй родиной.
Он родился до войны. Времена были тяжелые, и мальчишки то ли от голода, то ли от безделья таскали со складов капустные листья – о кочанах и не мечтали. Однажды его, в перешитом отцовом кителе и ушанке, с таким же приятелем остановил на улице преподаватель сельхозинститута и пригласил к себе посмотреть, как делаются фотографии. Пожалел мальчишек. “Мы смотрели, как он печатал “контактом” снимки. Это была сказка, – вспоминает Крючкин. – Мы сидели и следили за тем, как в лотке проявляется фотография. На следующий день потребовали у родителей, чтобы купили нам фотоаппараты. Студию организовали под полом. Печатали под красным фонарем. И засыпали на картошке. Нас вечно оттуда вытаскивали родители. Слава Богу, фотографии, сделанные тогда, сохранились”.
Потом, позже, появился клуб “Чайка”, который Владимир Крючкин организовал и возглавил. С этого момента началась серьезная работа и настоящая художественная фотография. “Тогда по стране было много клубов, мы везде ездили, обменивались снимками, пересылали коллекции”, – рассказывает он. Именно поэтому одним из вариантов поступления, помимо художественного института (он учился в школе Айвазовского в Феодосии) и МГИМО (до сих пор любит языки), стал ВГИК. Хотя друзья и отговаривали.
Крючкин приехал в Москву вместе с женой, которая тоже не одобряла его выбор: «Переживала за меня, понимала, что попаду в круг московской богемы и золотой молодежи. Там же одни дети режиссеров были, актрисы. Упрашивала забрать документы. К тому все и шло. Мы поселились в квартире с клопами. Готовиться к экзаменам и спать было невозможно. Съехали. На первый свой экзамен я опоздал, потому что вертолет рухнул на железнодорожное полотно. Казалось бы, ну неужели непонятно, не лезь ты во ВГИК, не по тебе шапка. И все-таки экзамены сдал, дошел до генерального собеседования. Анатолий Головня набирал тогда операторское отделение. Долго смотрел мои фотографии, удивлялся, сомневался даже, что это мои работы, вопросы каверзные задавал. И тут секретарь приемной комиссии достала мою медсправку и повергла всех в шок. Головня посмотрел на меня и говорит: “Молодой человек, как вы с переломом позвоночника собираетесь быть оператором? Вы же можете оказаться в любой ситуации – в горах, под водой. Оператор должен иметь идеальное здоровье”. Не знаю, что со мной тогда стало, но я, щупленький мальчишка с периферии, без связей и знакомств, как шарахнул кулаком по столу приемной комиссии со словами: “А я уверен, что должен быть оператором!”. Может, это ангел Божий поднял мою руку, сам бы я не посмел».
Этот рассказ очень органично сочетался со словами, которыми фотограф меня встретил: “Человек таков, каким себя мыслит. Мыслит себя православным – значит таков и есть. Душа ведь – христианка. Даже если он еще некрещеный, все равно к этому придет”.
Сам Владимир Васильевич мыслил себя оператором. Поэтому даже после падения в пещерный колодец на горе Агармыш, пролетев 34 метра и сломав позвоночник, он ничуть не усомнился в возможности заниматься операторским искусством. И двадцать пять лет проработал на студии “Центрнаучфильм”. Сначала простым оператором, потом режиссером и сценаристом. Он увлекательно рассказывает о съемках в Арктике, под водой, о белых медведях, то и дело грабивших съемочную группу, но ни разу не тронувших отснятую с огромным трудом пленку. И о том, что там впервые почувствовал себя христианином. “Полюс для многих участников полярных экспедиций становится местом духовного совершенствования. Вот и я – тогда еще неверующий молодой человек – впервые подсознательно повернулся лицом к Богу не в церкви, а именно на Северном полюсе”, – повторяет он свои слова, сказанные когда-то в статье “О величии Божьем на Севером полюсе”.
Если мыслить себя фотографом он начал давно, то православным фотографом – только в перестроечные времена, когда стал осознанно воцерковляться. “Фильмы – моя профессия. Фотографии – моя любовь, – говорит Крючкин. – Православной фотографией я увлекся, когда в девяностые годы стал замечать на прилавках всякую мерзость, которую преподносили под соусом свободы. Захотелось найти этому альтернативу. Призывать к истинной, красивой фотографии, той, которая от Бога”.
Он уверен, что случайных встреч не бывает: “Я так или иначе стал бы православным. Господь сам меня призвал, может, чтобы я помог еще кому-то. Как мне – Мария Александровна Спендиарова, дочь композитора Спендиарова. Она многих привела в храм, одна девушка даже монахиней стала. Я, когда окончил ВГИК, пару лет жил у них на кухне, на сундуке. Не помню, чтобы она “агитировала за веру”. Но иной раз, заглянув к ней в комнату, я видел, как она на коленях молится перед старыми иконами. Вокруг нее концентрировалась творческая интеллигенция. Все музеи ее знали. Она безвозмездно передала Русскому музею, Третьяковке множество картин (например, оригиналы Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой). И про молодежь не забывала – возила нас в Прибалтику, в Домский собор, знакомила с органистами, мы слушали органную музыку. На храмы мы смотрели как на архитектуру, на иконы – как на искусство. Но для начала и это неплохо. Иногда я находил в своих книгах от руки написанные молитвы с проставленными ударениями: Отче наш, Верую… А Мария Александровна , глядя на мое удивленное лицо, говорила: “Может, понадобится когда-нибудь – прочитаешь”.
Фотографии Крючкина – словно продолжение этой истории. Он не заставляет зрителя молиться, ничего не навязывет. Скорее, ненавязчиво подсказывает, помогает новыми глазами взглянуть на былинку в поле, на цветок одуванчика у пыльной дороги, на улыбку, на венок из сирени – и увидеть в них свидетельство о Боге. Он фотографирует дерево в проломе церковной стены, пять тысяч свечей, зажженных по числу убиваемых ежедневно детей, бредущего по лесу монаха… И говорит: “Мне кажется, что настоящими фотографиями мы можем призвать к покаянию. А без него Россия не спасется”.
В продолжение темы читайте:
- СЧАСТЬЕ ВЛАДИМИРА КРЮЧКИНА
